Григорий Волчек - Виктор Курнатовский

К обеду романовцы не притронулись. Роздали по рукам оружие, зарядили ружья и револьверы. Было решено: если солдаты начнут стрелять сквозь пол — занять полуподвал штурмом. Во второй половине дня солдаты подошли прямо к дому и начали штыками закрывать ставни. В это время, чтобы подбодрить свое воинство, появился полицейский надзиратель Вальконецкий. Бодневский высунулся в форточку и попросил стоявшего поблизости солдата передать надзирателю записку, в которой участники протеста обращались к караулу и настаивали, чтобы прекратили бесчинства. Вальконецкий подошел к окну и начал невнятно говорить, что солдаты тут ни при чем.

— Ложь, — закричал Бодневский, — вы их натравливаете на нас!

Надзиратель, махнув рукой, повернулся и зашагал к караульному помещению. Возле амбара застучали топоры. Солдаты соорудили высокие козлы, набили на них доски и подтащили к окнам.

— Готовятся к приступу, — предупредил Костюшко-Валюжанич.

Однако в этот вечер солдаты и полиция не пошли на штурм. Всю ночь они ругались, швыряли в дом камни и куски льда. Рано утром Бодневский написал новую записку, теперь уже на имя вице-губернатора, в которой романовцы требовали обуздать караул. Ее передали, как и первую записку, через форточку дежурившему у дома полицейскому.

Все утро осажденные продолжали укреплять дом. Солдаты на время утихомирились. Но после обеда они снова начали тыкать штыками в ставни. Развязка близилась. Около трех часов дня женщина, дежурившая у окна, крикнула Курнатовскому, что солдаты разбили стекло и оскорбляют ее. Виктор Константинович бросился к ней на помощь. Под окном стояли рядовые Кириллов и Глушков.

— Скоро мы вас всех прикончим, — орал Кириллов, целясь в окно из винтовки.

Глушков, мерзко ругаясь, пытался закрыть ставню штыком.

— Сейчас же отойдите от окна, иначе буду стрелять! — крикнул Курнатовский.

— Только подыми ружье… — дальше следовала непечатная брань. — От вашей конуры дым пойдет! — заорал совсем осатаневший Глушков.

Разнузданная, полупьяная солдатня рвалась в дом.

— Стреляй! — кричали Курнатовскому стоявшие сзади товарищи. — Стреляй, выхода нет!

Курнатовский, почти не целясь, выстрелил… Один, второй раз… Солдат упал, другой, схватившись за живот, побежал в сторону караульного помещения. Наступила зловещая тишина.

Курнатовский отошел от окна, ружье в его руках еще дымилось. Он крикнул, предупреждая товарищей, что вот-вот может начаться обстрел. Бодневский тут же приказал всем лечь на пол. Только дежурные остались на наблюдательных постах. Матлахов влез на помост, сооруженный около входной двери, и взял ружье на изготовку. Послышался топот солдатских ног. Затем раздался залп. Над полом просвистели пули, пробившие насквозь деревянные стены.

И снова наступила тишина, в которой с особой отчетливостью раздался стук упавшего ружья. Все обернулись: Матлахов медленно, словно нехотя, падая, сползал с помоста. Курнатовский бросился к Юрию. Матлахов был мертв, по лбу сбегала тоненькая струйка крови — пуля пробила голову. Со слезами на глазах Курнатовский сложил ему руки на груди.

Прогремел новый залп, за ним третий, четвертый… Курнатовский лежал около тела убитого товарища, не обращая никакого внимания на грозившую опасность.

«Зачем я стрелял? — думал он. — Конечно, рано или поздно развязка все равно наступила бы. Но почему первой жертвой стал Юрий? Милый, дорогой нам всем Юрий! Почему не я, полуглухой, никому уже не нужный человек?»

Он лежал, гладя холодные руки убитого товарища, не слыша свиста пуль. Наконец голос Костюшко-Валюжанича вывел его из оцепенения.

— Что с тобой, Виктор? Ты ранен?

— Нет.

Курнатовский оглянулся. Укрепления, которые они сделали, предохраняли стены только в нижней их части, примерно на метр от пола, выше же пули пронизывали дом насквозь. Естественно, что приходилось лежать на полу, спасаясь от выстрелов. Однако вскоре и у самого пола обнаружили незащищенные места. Пуля, пройдя у косяка двери, навылет пробила ногу слесарю Илье Хацкелевичу.

Обстрел продолжался больше часа. Затем все стихло, и спустя несколько минут раздался резкий стук в дверь.

Теплов и Валюжанич бросились к двери.

— Кто там? Что вам надо?

— С вами желает говорить господин вице-губернатор, — послышался голос.

Теплов и Валюжанич подошли к разбитому пулями окну и отодвинули щит. Чаплин стоял около дома. Вице-губернатор был сильно взволнован.

— Вы понимаете, что вы наделали? — закричал он. — Один солдат убит, другой смертельно ранен. Теперь я должен отдать вас всех под суд. Предлагаю сдаться и покинуть дом. Не усугубляйте свою вину.

— Это вы виноваты в гибели солдат, — возразил Теллов. — Мы просили, чтобы вы обуздали гарнизон, прекратили провокации. Вы вынудили нас защищаться.

— Можете продолжать расстрел, — добавил Костюшко-Валюжанич. — Приводите сюда хоть полк с артиллерийскими орудиями! Никто из нас отсюда не уйдет!

Вице-губернатор постоял с минуту молча, затем сказал:

— Расстреливать вас я не собираюсь, но живыми возьму. Предлагаю перемирие на час. Может быть, за это время вы одумаетесь. Не подвергайте себя риску.

Между тем на Поротовской, Монастырской и Мало-Базарной улицах собралась большая толпа. Весь Якутск уже знал, что дом Романова обстреливается. Полицейские оттесняли людей, избивали их рукоятками револьверов, кричали, чтобы народ расходился, так как и сюда могут залететь шальные пули. Но толпа все прибывала. Одни шли из любопытства, другие — горячо сочувствуя осажденным. Все смотрели на крышу дома, где продолжало гордо реять красное знамя, пробитое пулями. И вдруг в толпе послышались рыдания. Рядом со знаменем появился кусок черной ткани.

Романовны, воспользовавшись перемирием, отдавали последний долг своему товарищу — Юрию Матлахову. В сенях соорудили из каменных плит и досок ложе. Тело Юрия покрыли кумачовым полотнищем. Выражение спокойствия, гордого достоинства запечатлела смерть на лице убитого. Вокруг стояли товарищи, друзья, готовые, как и он, отдать свою жизнь в борьбе с врагом. Пели траурный гимн «Вы жертвою пали…». Закончив печальный обряд, закрыли двери, ведущие в сени, завалили их мешками с песком.

В это время к дому подошел полицмейстер Березкин. Ему сказали, что Романовку никто не покинет. Он молча постоял минуту, повернулся и ушел. Вечер, ночь и первая половина следующего дня прошли спокойно. Обстрел не возобновлялся. Осажденные, как могли, продолжали укреплять дом. Ели, разделившись на две партии: одна партия обедала, другая — дежурила. В третьем часу дня вновь послышались выстрелы: вначале одиночные, а затем залпами. На этот раз дом обстреливали с трех сторон. Осажденные легли на пол. Появились новые раненые: Ананий Павлович Медяник, казак из Полтавской губернии, сосланный в Якутск за распространение среди крестьян социалистической литературы; попала пуля и в Костюшко-Валюжанича — его ранило около той же злополучной двери, где и Хацкелевича, ранило тяжело: пуля прошла через бедро и засела в спине.