Остап Лысенко - Микола Лысенко

— Слава богу, живой! Не раненый?! Вот тебе и Юрьев день! Вот тебе и царская конституция!

Всю Украину охватило революционное пламя. Горела земля под ногами помещиков. Бастовал Донбасс. Восстали железнодорожники Харькова, Киева, Одессы, Знаменки.

— Ничего, поделим землю, — несколько дней спустя снова раздался в нашем доме знакомый голос Калиты. — Свою, мужицкую конституцию установим.

10 октября 1905 года паровозные гудки стали сигналом к всеобщей забастовке на Юго-Западной дороге. В тот же день знаменские железнодорожники избрали врача Лысенко — большевика-ленинца — председателем революционного комитета. Отец с нетерпением ждал вестей из Знаменки. Но только в декабре, после разгрома московского восстания, поздно ночью к нам постучался железнодорожник, один из многочисленных пациентов и друзей Андрея Витальевича. Оказалось, арестованы все члены Знаменского ревкома. Андрей Витальевич без следствия и суда отправлен по этапу в Сибирь.

Весной 1906 года дяде, уже тяжело больному, удалось бежать из Вятки. С апреля по май он прятался в Киеве на нашей квартире.

Жандармы не прекращали розыски врача Лысенко — «возбудителя рабочей массы ко всяким беспорядкам». В Киеве ему больше нельзя было оставаться. Отцу удалось раздобыть для брата заграничный паспорт. Наступил час расставания. До самого рассвета просидели мы в комнате Андрея Витальевича.

Навсегда врезались слова, сказанные им отцу на прощанье:

— Разными идем мы путями, разным оружием боремся, да всю жизнь, брат, одному хозяину служим — народу. Наступит светлый день, и народ вспомнит нас, обязательно вспомнит!

Как ни крепился дядя, грустным вышло прощание. Видно, чувствовал он, что в последний раз видит зеленый Киев, высокие днепровские кручи.

За границей Андрей Витальевич жил сначала в Швейцарии, затем переехал во Львов, где с помощью Николая Витальевича устроился на работу в «народную больницу».

В дни революции 1905 года музыкально-драматическая школа Лысенко не без ведома ее директора-учредителя не стала прятаться в тихой заводи «чистой музыки», а двинулась навстречу буре. Некоторые ученики школы (Коваленко, Микиша) влились в васильевскую боевую дружину, организованную для борьбы с черносотенцами. Дружинники часто собирались в школе. Даже подпольная большевистская касса хранилась (снова-таки с ведома Николая Витальевича) в школьном сейфе.

Как вспоминает М. Микиша, отец всегда говорил ему в эти дни:

— Делайте все осторожно, мудро, а я будто ничего не знаю.

И позже отец требовал от своих учеников, участников революционных кружков, суровой конспирации. Лишь так и можно было сберечь школу, когда вокруг одно только и слышишь: «Такой-то — арестован, такой-то сослан, такой-то повешен».

— Снова беснуются тираны. — Отец тяжелой поступью меряет кабинет, мрачный, чернее черной земли. — Но ни «солдатские приклады, ни орудия, ни раны, ни поповские обманы, ни шпионов ремесло» не сломят народ.

Тучи реакции не придавили к земле и самого композитора. Не случайно именно в эту пору он онов'а возвращается к давнему замыслу. Последняя ночь приговоренного к смерти революционера, его переживания накануне казни, несокрушимый дух оживают в мужественной, драматической, эмоциональной музыке.

«Последняя ночь» — так назвал Старицкий свой драматический этюд, привлекший внимание композитора.

В этюде Старицкого события происходят в конце XVII столетия. Его герой — вожак восставших против шляхты крестьян Братковский — историческое лицо. Но в музыкально-сценическом произведении Лысенко — страстное, бурное дыхание недавних событий.

…Восстание разгромлено. Братковский в тюрьме. Пытки сменяются посулами. Прокурор обещает осужденному на казнь свободу, жизнь, богатство, пусть только назовет имена товарищей.

Іудою не був — нізащоНі вірності, ні честі не продам я,—

отвечает Братковский.

Эти слова стали лейтмотивом всего произведения Лысенко. Их могли бы повторить тысячи героев первой русской революции.

А в школе Лысенко революционно настроенные ученики в разгаре реакции создают инициативную группу для помощи бастующим и арестованным, в которую входили М. Микиша, П. Коваленко, О. Лысенко и другие. Эта группа, с ведома отца, конечно, в определенных конспиративных рамках устраивала вечера, концерты в пользу потерпевших от царских сатрапов. Помню, наибольший сбор дал концерт при участии Мышуги, кстати, он не раз и из собственных средств пополнял нашу кассу. Мышуга был настоящим кумиром киевской публики. Задушевный лирический тенор, незаурядный драматический талант завоевали ему исключительную популярность. Когда после успешного заграничного турне он снова появлялся в Киеве, его фотографии продавались на улице. Какой-то ловкий кондитер выставил в витрине магазина даже торт «А-ля Мышуга» с шоколадной фамилией знаменитого певца на кремовом фоне. Слава преследовала Мышугу по пятам то в виде надушенных писем прекрасных незнакомок,’ то в образе влюбленных до исступления гимназисток. Сначала Мышуга, человек скромный, отбивался как мог от своей славы, но с годами привык к ней, как каторжник к своим цепям, и уже покорно нес свой «крест». Как бы там ни было, а на концерт Мышуги, о котором мы рассказываем, собрался чуть ли не весь аристократический Киев.

Зал полный. Куда ни глянешь — чернеют фраки, томно белеют оголенные плечи, блестят, переливаются при свете шелковые платья. Перед концертом Мышуга, выглянув в зал, рассмеялся:

— Если бы вы знали, панычи, и вы, ласковые панночки, на что пойдут ваши деньги! — и, заговорщицки подмигнув нам, с удовлетворением повторил — Если бы вы знали!

Концерт Мышуги заметно помог политическим заключенным Смоленской централки.

Добрым словом вспоминали также школу Лысенко киевские рабочие и студенты, высланные в Вологодскую и Архангельскую губернии. Им тоже помогла наша группа. Помню один разговор с отцом после такого «политического» концерта.

— Да, трудный путь выбрали наши хлопцы — нелегко разбить самодержавную скалу. Пусть же сопутствует им удача. Пусть ««и жар, ни холод» не остановят их!

И все беспокоился, не следит ли снова за Микией полиция. А полиция следила. И, видно, не за одним Микишей.

Как-то в февральский вечер 1907 года, когда по всему городу шли повальные аресты, настойчиво затарабанили в наши двери.

— Открывайте! Полиция.

Полиция перевернула все вверх дном в столовой, кабинете. Только случайно не заглянули ретивые держиморды в мою комнату, где как раз находилась солидная партия нелегальной литературы. Во время обыска Николай Витальевич презрительно молчал. Он заговорил лишь тогда, когда с рабочего стола полетели нотные рукописи.