Остап Лысенко - Микола Лысенко

Отец не принадлежал ни к одной политической партии, но в его симпатиях к революционерам никогда не сомневались даже жандармы.

В деле жандармского управления № 17 за 1884 год, которое хранится в Киевском центральном архиве, так и сказано: «Учитель музыки Николай

Витальевич Лысенко (композитор) агитировал среди студентов к беспорядкам».

А вот что Николай Витальевич сам писал почти двадцать лет спустя моей старшей сестре Екатерине Николаевне Масленниковой:

«Наши тебе уже описывали волнения студентов и рабочих в Киеве. Юру Старицкого (сына М. П. Старицкого. — О. Л.) арестовали, и он отсидел что-то больше недели в тюрьме; Остап тоже там был, но убежал своевременно и только отсидел в гимназии (что-то часов шесть) в карцере. Надеются, говорят, на новые волнения 19 февраля и, говорят, более грандиозные. Правительственные тоже готовятся со стрельбой. Плохо! Много будет жертв».

Даже из письма, предназначенного для цензуры, видно, с каким сочувствием относился композитор к рабочим и студенческим волнениям. Мне это письмо вдвойне дорого. В нем крупица и моей молодости.

…Несколько дней в городе упрямо «носились слухи: готовится студенческая демонстрация против массовых арестов среди революционной молодежи.

Возвращаясь из гимназии, я то и дело натыкался на городовых, околоточных, шпиков. «Готовились» и дворники — тоже нередко платные агенты полиции.

В воскресное утро задворками, чтобы не попасться на глаза гимназическому «педелю», пробираюсь к университету, за неповиновение покрашенному по повелению Николая I в красный, «бунтарский» цвет. Тут уже человек двести студентов. Стоят, ждут. Вдруг загрохотал чей-то голос:

— Пошли, товарищи!

Медленно двинули по Владимирской. У демонстрантов ни знамени, «и транспарантов. Только песня!

Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,Грозите свирепо тюрьмой, кандалами,—Мы вольны душою, хоть телом попраны.Позор, позор, позор вам, тираны!

Молодые, мужественные голоса подхватывают песню-приговор:

Позор, позор, позор вам, тираны!

Откуда ни возьмись казаки. Засвистели нагайки, захрапели поднятые на дыбы кони. Демонстрация распалась. Я бросился в ближайшие ворота. Уже не помню, как добрался домой.

Этим, однако, не обошлось. Вездесущий «педель» все же заметил меня и донес начальству. «Только ради отца» директор гимназии ограничил наказание карцером. Отсидел я свой «срок». Домой возвращаюсь в глубокой тревоге: что-то отец скажет? А он только головою покачал: «Плохой из тебя, Остап, конспиратор. В следующий раз будь осторожней».

Однако в творчестве этих лет сам композитор не проявлял особой осторожности. Все чаще привлекает Николая Витальевича поэзия Ивана Франко, неутомимого Каменяра революции.

В самый разгар крестьянских волнений рождается хор на слова И. Франко «Ой що в полі за димове» («Что так в поле сильно пылит»). Поэт призывает порвать цепи вековые, «що скували думку людську», поднять «з пітьми[41] люд рабочий», объединиться, чтобы «разом стала, щастя, долі добувала».

Энергией, неукротимым духом борения насыщен хор Лысенко. Маршевая мелодия заключительной части дышит верой восставшего народа в окончательную победу над палачами. Хор «Ой що в полі за димове» послужил важной вехой к созданию знаменитого хорового гимна «Вечный революционер», где над царством тьмы торжествует «дух, що тіло рве до бою», восставший народ.

«Вечный революционер» был написан Н. Лысенко летом 1905 года на даче в Китаеве. Утром он, как всегда, ушел в лес «на работу». Весь день провел на своей любимой поляне и вернулся домой поздно. Поздоровавшись, возбужденно заходил по веранде. Нам всем показалось, что он принес какие-то важные политические новости (только ими и жили в то грозовое время). Но неожиданно для всех Николай Витальевич подошел к роялю, стремительно откинул крышку и ударил по клавишам. Незнакомые звуки все росли и крепли, тревожные, призывные. Но вот в мелодию вплелось:

Вечный революционер —Дух, стремящий тело к бою,За прогресс, добро, за волю, —Он бессмертия пример.

С какой светлой силой зазвучали хорошо знакомые слова! И, словно сговорившись, все подхватываем торжественную и величавую мелодию:

Всюду голос клич ведет:У соломенного крова,У станка мастерового, —Там, где горе слезы льет.

Фанфарные, упругие, бодрые аккорды рвут сонную тишину китаевской ночи:

Крепнет сила, призывая,Чтоб восстали, добываяДетям, если не себе,Долю лучшую в борьбе.

И снова зовет, ведет за собой импровизированный хор, усталый, но ликующий голос отца:

Разве есть на свете сила,Чтоб ее остановила,Чтоб затмила, словно тень,Разгорающийся день? [42]

— Не знаю, поздоровится ли автору, но гимну обеспечена долгая жизнь, — заметил кто-то из гостей. — Вы, Николай Витальевич, не песню, а бомбу сотворили. Синие мундиры не простят вам этого.

Тут же стали думать-гадать, как популяризировать «Вечного революционера». Напечатать, конечно, невозможно, о концертном исполнении тоже не могло быть и речи.

— Если нельзя легально, — тут же решил Николай Витальевич, — то выпустим нелегально,

Вскоре небольшой кружок посвященных разучил в помещении музыкально драматической школы Лысенко «Вечного революционера». Из этой искорки и разгорелось пламя. Гимн «пошел в люди», полюбился рабочим и студенческой молодежи, стал песней-знаменем маевок и демонстраций.

«Вечный революционер» — венец хорового творчества композитора. Народность, ярко выраженный национальный колорит гимна типичны для Лысенко. Но ни в одном произведении, созданном до гимна, не прощупываются так отчетливо новые интонации боевого, революционного марша.

«Вечный революционер» — духовный брат «Марсельезы», «Интернационала» не только по идее, но и по звучанию.

В этом произведении оба творца его, Франко и Лысенко, в одном страстном порыве приветствовали могучую поступь миллионов, их борьбу за волю, за «разгорающийся день».

День этот рождался в муках, в крови. Помню, на столбах, на стенах домов царский манифест с двуглавым орлом.

Незнакомые люди на улицах обнимаются, целуются. У всех на устах: «Манифест», «Конституция». На думской площади — толпы народа.

А к вечеру грохнули первые залпы. Проклятия и гневные крики, стоны раненых и умирающих — все смешалось. Я пробирался какими-то незнакомыми переулками, бежал, точно подталкиваемый в спину. Уже стемнело, когда выбрался на нашу улицу. Гляжу— мне навстречу отец. На нем лица нет.