Маргарита Волина - Амплуа — первый любовник

Представьте, какие великолепные мастера блистали на его сцене — Хенкин, Поль, Корф, Курихин, Петкер, Зеленая и другие блестящие актеры. Они были выдающимися импровизаторами, умели мгновенно реагировать на любую сценическую ситуацию и обогащать ее актерской «отсебятиной». Здесь всегда была какая-то особая атмосфера лукавой насмешки, хитрого розыгрыша и умной иронии. Зрители сюда шли охотно, порою сердясь за обманутые ожидания и доброжелательно забывая о них при первой же победе.

Я думаю, что Театр сатиры был так популярен и потому, что в самые тяжелые времена он уводил людей от «свинцовых мерзостей жизни», дарил им радость и наслаждение хотя бы на время сценического действия.

Часто, выходя с толпой зрителей из театра, я слышал: «Ну и посмеялись! Глупо, конечно, но нет сил удержаться!» При этом некоторые еще вытирали слезы от смеха.

Конечно, постепенно репертуар театра менялся. В нем стали появляться пьесы Шкваркина, Катаева, Вольпина, Ардова, Никулина. Юмор в них разный -и добрый, и горький, и язвительный, а иногда со слезой, как у Чаплина, но он всегда был необходим людям, как воздух. В театре работали замечательные режиссеры, среди которых оказался и Эммануил Борисович Краснянский. Именно в его спектакле «Пенелопа» мне предстояло сыграть Дика — свою первую роль в Театре сатиры.

«Пенелопа»

Напомню, что это был первый послевоенный год. Органы, руководившие искусством и театрами, усилили свою бдительность. Прежде чем спектакль мог появиться на свет, он проходил множество инстанций. В лучшем случае театр получал разрешение на начало репетиционной работы, а окончательное решение объявлялось только после просмотра готового спектакля. Эта судьба конечно же не миновала и комедию Сомерсета Моэма.

Театральная Москва посещала закрытые репетиции, успех которых окрылял театр. Напор желающих попасть на репетиции был настолько велик, что приходилось прибегать к помощи милиции, охранявшей порядок перед зданием театра. Однажды представители Московского управления по делам искусств даже вынуждены были проникнуть в театр через окно. Благо окна дирекции находились на уровне тротуара.

Неопределенность судьбы готового спектакля не могла не нервировать коллектив театра, но добиться окончательного решения вопроса о разрешении или запрете не удавалось. То ли тех, от кого это зависело, смущало имя автора, то ли сказывалось общее настороженное отношение к современной западной переводной драматургии — трудно сказать.

Эммануил Краснянский в своей книге «Встречи в пути» вспоминает первый спектакль. Позволю себе привести цитату.

«В помещении театра проходил пленум районного комитета партии. Секретарь райкома предложил театру показать пленуму после заключительного заседания новую работу — „Пенелопу“. Театр довел до сведения секретаря, что спектакль еще не разрешен к показу. Секретарь ответил:

— Тем более пленуму райкома можно и нужно показать.

За несколько минут до поднятия занавеса позвонили из Комитета по делам искусств СССР:

— Вы собираетесь показывать спектакль? Он не разрешен. Вы берете на себя огромную ответственность.

Этот разговор дирекция театра довела до сведения секретаря райкома.

— Всю ответственность я беру на себя. Играйте! -сказал секретарь.

Спектакль прошел с исключительным успехом. Участники пленума высоко оценили спектакль:

— Хороший.

— Нужный.

— Моральный.

— Поучительный.

И все— таки разрешение выпустить спектакль в свет не поступало.

Наконец руководящий товарищ из Комитета в беседе с руководством театра о «Пенелопе» произнес:

— Вот что, отложим решение этого вопроса до нового урожая.

Это было сказано так решительно, многозначительно, что в первую минуту, хотя нам еще не было ясно, какое отношение имеет пьеса «Пенелопа» к урожаю, предложение показалось даже мудрым.

Потом только мы поняли, что это был лишь маневр для того, чтобы отложить решение, не брать на себя ответственность».

Урожай нам не очень-то помог — «Пенелопе» не суждена была долгая жизнь. Увы, такая судьба постигала многие постановки нашего театра.

Вспоминаю разговор с Диким, когда я сообщил ему, что поступаю в Театр сатиры.

— Куда? — переспросил Алексей Денисович.

— В Сатиру, — громче ответил я.

— Куда? Куда?

— В Сатиру.

— А разве есть такой театр в Москве?

— Ну что вы, Алексей Денисович, — наивно удивился я его вопросу. Конечно есть…

— Да перестань, — отмахнулся он. — В лучшем случае будете бытовые комедии играть. Кто вам позволит ставить сатиру? — И для вещей убедительности привел грузинскую поговорку: — «Если хочешь сказать правду лучшему другу, на всякий случай имей наготове оседланного коня».

Несмотря на все сложности, мой дебют в Театре сатиры прошел успешно. Владимир Яковлевич Хенкин даже вдохновился и написал стишок:

Пусть не звучит Сообщение дико: Эммануил на склоне лет Вдруг получил в подарок Дика. Его сразил актер Менглет.

Вообще труппа меня приняла очень доброжелательно, хотя я, будучи человеком молодым, имел уже звание народного, а некоторые из «стариков» были только заслуженными, но они к этому относились легко, с юмором.

Дуракаваляние

В театре царила замечательная атмосфера, очень мне близкая. Мы работали, дружили, любили острое слово, смеялись друг над другом, не забывая, конечно, высмеять и себя в первую очередь или хотя бы во вторую. Чувство юмора вообще, а в нашем-то театре особенно, просто необходимо, как зрение, слух и осязание. Поэтому у нас всегда ценились розыгрыши и умение понять и подхватить их.

Дуракаваляние, в сущности, это и есть вся наша жизнь. Я знаю случаи, когда актер, выбегая на сцену, должен был быстро надеть галоши, а они оказывались прибитыми гвоздями к полу. Или вместо телеграммы, которую вы ждете, могли принести на подносе сапожную щетку. А из-за кулис на все это безобразие смотрели жадные, веселые глаза, тут главное выдержать и не засмеяться — а то пропало дело.

Новые приемы розыгрышей всегда радостно удивляли актерскую семью. Отправляясь на гастроли, бывало, целыми неделями занимались подготовкой, чтобы как можно лучше, веселее разыграть кого-нибудь. Например, кто-нибудь хотел выбросить старую коробку грима, ее подбирали, заворачивали в бумагу, и в следующем городе он обнаруживал ее перед своим зеркалом. Он выбрасывал ее — она появлялась снова.

Какому— нибудь актеру писали любовные письма от его якобы поклонницы. Сначала он радовался. Но писем становилось все больше и больше. «Она» требовала свиданий. Он уже начинал пугаться. Жена, которая тоже принимала в этом участие, устраивала ему сцены. Так могло длиться неделями, а лишь затем он узнавал, что в розыгрыше принимали участие все. Это было мне очень близко, ибо я розыгрыши обожал.