Маргарита Волина - Амплуа — первый любовник

Помню, как-то он позвонил мне среди ночи.

Скорей хватай такси и приезжай на Пушкинскую.

Приезжаю. Вижу, он сидит на скамейке и лицо прикрывает платком. Отнимает платок, а у него вся щека разодрана в кровь — видно, как прошлась женская пятерня.

— Значит, так, — говорит Дикий. — Сейчас пойдем ко мне, и ты скажешь Саше (Александре Александровне, жене Алексея Денисовича. — Г. М.), что я играл с собачкой и она меня поцарапала.

— Не поверит. На собаку не похоже. — А вот посмотрим, какой ты артист.

Идем. Звоним в дверь. Открывает Александра Александровна. Смотрит на нас и, ни слова не говоря, бац ему по физиономии.

Дикий оборачивается ко мне:

— Менглет, ты свободен.

Он был весь соткан из мужского начала и из пламенной любви. Когда смотрел на женщину, которая ему нравилась, у него начинали краснеть белки. Такого я в жизни не видел. Краснеющие белки — этого не сыграешь. Можно покраснеть, побледнеть, но чтобы белки…

В 1937 году Алексея Дикого посадили. Посадили как английского шпиона. Более нелепого обвинения трудно было себе представить. Если бы его посадили за то, что он любил женщин, — мы бы поверили. Если бы за то, что мог выпить много водки, тоже поверили. Но английский шпион! Это было просто смешно. Мы и смеялись над этим, ни на минуту не веря в столь чудовищное обвинение. В ту же ночь, собравшись, поклялись сохранить студию, и уехали все вместе в Сталинабад, где и создали первый в Таджикистане русский профессиональный театр.

Мы писали Дикому письма, пытались послать посылки. Когда его выпустили и я шел на встречу с ним, то боялся, что увижу больного, сломленного судьбой человека. Ничего подобного! Это был все тот же Алексей Денисович. Могучий, сильный, с гордо поднятой головой, неотразимо обаятельный и жадно любивший жизнь!

Ему предложили создать свой театр. Конечно, это было счастьем для всех нас. Алексей Денисович был в это время на съемках в Одессе, но этот вопрос его очень волновал, и он слал мне телеграммы, прося во время его отсутствия заняться организацией нашего театра. Вот одна из них: «Дорогой Менглет! Я получил за все это время лишь одну вашу телеграмму, кстати, без вашего адреса. Ответить вам не имею возможности. Интересно многое знать, что происходит в Москве по вопросу создания нашего театра, в какой мере вы принимаете там участие во всем. Есть ли у вас контакт с Калашниковым? Напишите мне обо всем поподробнее. Я полон сил и творческих планов. Тем более необходимо все знать. И тем более вы „шляпа“, что до сих пор не сообразили мне написать. Вклинивайтесь во все дела и действуйте. Я рвусь в Москву, и надо до моего приезда разумно и энергично использовать время. Жму руку. Ваш Дикий».

Стоит ли говорить, как я был окрылен этим, но, увы, нашим мечтам не суждено было сбыться. Мы ездили по Москве, выбирая подходящее помещение для театра, нам предложили здание на Таганке, но Таганка Дикому не подошла. Ему почему-то хотелось одного — получить здание на улице Горького, там где нынешний Театр имени М.Н. Ермоловой. Так и рухнули наши общие планы.

А Алексей Денисович работал до последнего дня своей жизни. Уже будучи тяжелобольным, лежал на тахте и, прикуривая папироску от папироски, размышлял о «Борисе Годунове» А.С. Пушкина. И в день смерти вышла его последняя статья — именно о «Борисе Годунове».

Знать тебя больше не хочу!

Сейчас мне хочется вернуться немного назад. В 1944 году нас пригласили в Москву на смотр фронтовых театров, где мы за свою программу «Салом, друзья!» получили почетный диплом. Эта поездка изменила всю мою дальнейшую жизнь. На этом смотре меня увидел Рубен Николаевич Симонов и предложил поступить в свой театр. И роль сразу же дал, да какую — Карандышева в «Бесприданнице» А.Н. Островского. Начались репетиции. На них приходила Варвара Николаевна Рыжова — знаменитая «старуха» Малого. Все шло прекрасно. Вдруг…

Как часто это «вдруг» меняет судьбу. В самый разгар репетиций раздался звонок моего друга Бориса Михайловича Филиппова. А в то время ходили слухи, что его назначали директором Театра оперетты.

— Георгий Павлович, не хотите ли перейти в наш театр?

— Нет, — отвечаю. — Не хочу. Я ни петь, ни танцевать не умею, да и вряд ли научусь.

— Да это вовсе не обязательно.

— Что же это за Театр оперетты, где не надо ни петь, ни танцевать?

— При чем тут оперетта? — удивляется он.

— Но вы-то приглашаете меня в свой театр — Театр оперетты?

— Я назначен директором Театра сатиры.

А мы в то время жили всемером в девятиметровой комнате. И я, не задумываясь, сказал: дадите квартиру, я к вам хоть сегодня перейду. Филиппов с ходу пообещал, что через десять дней квартира у меня будет. И я ушел из Театра имени Евг. Вахтангова. Ушел по-хамски, ничего не сказав Рубену Николаевичу, не попрощавшись с ним. Он в то время был в отпуске, и я, не дожидаясь его возвращения, просто пришел к директору театра — Владимиру Федоровичу Пименову — и написал заявление об уходе. Все вышло так ужасно. До сих пор не могу себе этого простить. А квартиру, между прочим, я ждал одиннадцать лет.

Надо сказать, что с Театром сатиры я был знаком еще со студенческих лет, когда в нем работал Андрей Павлович Петровский, декан актерского факультета ГИТИСа, где я учился. Андрей Павлович был моим руководителем. Он взял наш курс на практику к себе в театр. Можете себе представить, тогда там даже Хенкина не было, Тусузова не было, а я уже был. Именно в то время со мной случился еще один эпизод, за который мне стыдно до сих пор.

В те годы в помещении филиала Большого театра, где сейчас находится Театр оперетты, шли сборные спектакли силами корифеев московской сцены. Как-то там должен был идти спектакль «Горе от ума» А.С. Грибоедова, а я, как на грех, в этот вечер должен был выходить в постановке Театра сатиры «Люди и свиньи» А. Мариенгофа. Роль у меня была совсем крошечная. Я изображал интеллигента, который в станционном буфете протягивал монету и умоляюще говорил: «Ситро! Бутылку ситро!» Мог ли я пропустить «Горе от ума»? Я, для которого сыграть Чацкого было самой заветной мечтой, я, который прочитал все, что только было возможно о Грибоедове? В этом спектакле были заняты блистательные мастера: Юрий Юрьев, Елена Шатрова, Вера Пашенная, Степан Кузнецов. Сердце мое рвалось к ним, но пойти и честно отпроситься у Андрея Павловича я побоялся. Нашел другой выход — уговорил своего однокурсника Сашу Ширшова сыграть за меня. Он пытался сопротивляться, но я его буквально умолил. Показал, из какой кулисы выходить, как протянуть руку с монетой, и спокойно отправился на свидание с Чацким. Вернувшись в общежитие, я застал Сашу Ширшова в слезах. Оказалось, что, когда он разгримировывался, в уборную вошел Андрей Павлович и ласково сказал, что если ему не изменяет память, то эту роль должен играть Менглет. Саша во всем признался учителю.