Роберт Масси - Петр Великий. Прощание с Московией

Пока же управление страной осуществляли те несколько человек, кто поддерживал Петра и направлял его в конфликте с регентшей. Номинально их возглавляла теперь уже сорокалетняя Наталья, которая, однако, не обладала Софьиной самостоятельностью и легко шла на поводу у своих советников-мужчин. Правой рукой царицы был патриарх Иоаким – консервативный церковник, жестокий враг всех иностранцев, полный решимости искоренить западную заразу, проникшую в Россию при Софье и Василии Голицыне. Дядя царя и Натальин брат, Лев Нарышкин, получил важнейший пост начальника Посольского приказа – фактически стал новым премьер-министром. Это был добродушнейший человек, хотя и недалекий, который тешился своей новой обязанностью – устраивать для иноземных послов ослепительные приемы и роскошные пиры, где угощение подавали на золотых и серебряных блюдах. Когда же дело доходило до переговоров с этими послами и вообще до отправления должностных функций, ему оказывал огромную и столь необходимую помощь один из немногих профессиональных русских дипломатов, Емельян Украинцев. На боярина Тихона Стрешнева, старого друга царя Алексея и официального опекуна Петра, было возложено ведение всех внутренних дел. Последним в правящем трио был Борис Голицын, который сумел удержаться, несмотря на подозрения, долго висевшие над ним из-за попыток смягчить падение двоюродного брата, Василия Голицына. В правительстве появлялись и другие известные имена: Урусов, Ромодановский, Троекуров, Прозоровский, Головкин, Долгорукий. Некоторые из выдвинувшихся при Софье, например Репнин и Виниус, сохранили свои посты. Борис Шереметев остался командовать южной армией, призванной сдерживать татар. И наконец, более трех десятков Лопухиных обоего пола, родственников молодой жены Петра, Евдокии, слетелись ко двору, чтобы, пользуясь ее положением, урвать что-нибудь и себе.

Россия от перемены властей только проиграла. Новым администраторам недоставало опыта и деловитости предшественников. За все пять лет не приняли ни одного важного закона, не сделали ничего для защиты Украины от опустошительных татарских набегов. При дворе царили раздоры, а в правительстве процветала продажность. Законность и порядок в стране ослабли. Вспыхнула всенародная ненависть к иностранцам: один из указов, принятый по настоянию патриарха, предписывал всем иезуитам в две недели покинуть страну. Другим указом велено было задерживать всех иностранцев на границе и тщательно выяснять, кто они такие и по какой надобности едут в Россию. Их ответы следовало посылать в Москву, а самих путешественников держать на границе, пока не придет разрешение на въезд от центральных властей. Одновременно главе Ямского приказа Андрею Виниусу приказали поручить подчиненным вскрывать и прочитывать все письма, пересекавшие границу. Патриарх даже хотел уничтожить протестантские церкви в Немецкой слободе, и остановил его только указ, предъявленный обитателями слободы, которым царь Алексей некогда разрешил строительство этих храмов. Ксенофобия достигла такого размаха, что на московской улице толпа схватила одного иностранца и сожгла заживо.

И все же, как ни старался патриарх, был в России человек, чьих наклонностей он изменить не мог. Удручал Иоакима не кто иной, как сам Петр, много времени проводивший в Немецкой слободе, среди тех самых иностранцев, которых патриарх боялся как чумы. Впрочем, пока был жив Иоаким, Петр еще вел себя сдержанно. 10 марта 1690 года царь пригласил генерала Гордона ко двору на обед по случаю рождения сына, царевича Алексея. Гордон принял приглашение, но вмешался патриарх, неистово воспротивившийся появлению иноземца на праздновании в честь наследника российского престола. Взбешенный Петр все же уступил, приглашение отменили, но на следующий день он позвал Гордона в гости в свой загородный дом, обедал с ним, а затем вернулся вместе с шотландцем в Москву и по дороге беседовал с ним у всех на глазах.

Противоречие разрешилось само собой неделю спустя: 17 марта Иоаким внезапно умер. Он оставил завещание, в котором убеждал царя избегать общения с еретиками – и с протестантами, и с католиками, – гнать их всех из России, а самому отказаться от иноземных одежд и обычаев. Особенно он пекся о том, чтобы Петр не назначал иностранцев на официальные должности в государстве и армии, дабы они не командовали православными. Первое, что сделал Петр после похорон Иоакима, – заказал себе у немцев новый костюм, а через неделю впервые сам отправился на обед к Гордону, в Немецкую слободу.

Выбор нового патриарха зависел от разрешения спора, затеянного самим Иоакимом: либерализм или консерватизм, терпимость к иностранцам или яростная защита исконного православия? Образованная часть духовенства, пользовавшаяся поддержкой Петра, выдвигала митрополита Псковского Маркела, ученого церковника, который бывал за границей и говорил на нескольких языках, но царица Наталья, боярская верхушка, монашество и почти все низшее духовенство стояли за более консервативного Адриана, митрополита Казанского. Внутри церкви разгорелась борьба, и сторонники Адриана стали обвинять Маркела, что он уж больно учен, что католикам при нем будет лучше, чем православным, и что он сам уже впал в ересь. После пятимесячных словопрений выбрали Адриана – по словам разочарованного Патрика Гордона, за «невежество и недалекость».

Петр был уязвлен этой неудачей. Через семь лет он с горечью и негодованием описывал избрание Адриана в гостях у одного иностранца.

«Царь сказал нам, – передавал этот человек, – что, когда патриарх Московский умер, он задумал поставить на его место образованного священника, повидавшего мир, говорившего по-латыни, по-итальянски и по-французски. Но русские наперебой одолевали его просьбами не ставить над ними такого человека по трем причинам: во-первых, потому, что он говорил на варварских языках; во-вторых, из-за того, что у него была недостаточно длинная для патриарха борода; и, в-третьих, потому, что его кучер сидел на козлах, а не верхом на лошади, как полагалось».

Но на деле, независимо от указки или желания любого патриарха, Запад уже прочно утвердился всего в трех милях от Кремля. Под Москвой, по пути из города в Преображенское, стоял особняком удивительный западноевропейский городок, известный как Немецкая слобода. Посетители, бродившие по его широким, обсаженным деревьями улицам, вдоль двух– и трехэтажных кирпичных домов с большими, как принято было в Европе, окнами или по нарядным площадям с фонтанами[47], едва могли поверить, что находятся в середине России. Позади солидных особняков, украшенных колоннами и карнизами, лежали искусно разбитые европейские сады с павильонами и прудами. По улицам катили экипажи, сделанные в Париже или Лондоне. Только маковки московских церквей, видневшиеся вдалеке, за полями, напоминали приезжим, что они за тысячу миль от дома.