Наталья Бондарчук - Единственные дни

Днем счастливые Катюша и Ваня появились в нарядных костюмчиках детей XIX века. На Катюше атласное палевое платьице в розовых бантиках и белая с кружевами шапочка. На Ванюше малиновый бархатный костюмчик, шитый золотом, копия мундира с портрета восьмилетнего Лермонтова.

Выехали на съемку днем, чтобы успеть снять вечерний режим в горах. Скалистые горы почти лишены растительности, везде выгоревшая желто-бурая трава, витками поднимает нас дорога в горы, как будто нарочно давая полюбоваться пейзажем, – то справа, то слева. На каждом очередном подъеме автобусик сердито закипает. Приходится останавливаться и стоять минут по пять. Дети вскакивают на остановках и стараются быть детьми XIX века. Чинно расхаживают по дорожке. Катюша придерживает за руку Ивана. Оба многозначительно и уморительно серьезно любуются горным пейзажем. Автобус не на шутку забастовал и, отчаянно зашипев, окончательно остановился.

– Здесь совсем близко, только на эту гору подняться, – сказал Николай и направил операторскую группу наверх. Дети азартно бросились за режиссером, не слушая более никого, как ни старались их остановить предусмотрительные взрослые. Прихватив теплые детские вещи, я стала подниматься наверх. Подъем был достаточно крутым, из-под ног дождем сыпались кремнистые камешки. Через несколько метров пришлось остановиться и передохнуть.

Я взглянула вперед, и эти мгновения я никогда не забуду. В темном черкесском костюме, заложив руки за спину, шел Лермонтов. Спокойно и привычно, к горам, поднимаясь шаг за шагом к вершине. За ним шли погруженные в свои думы люди, привыкшие, что впереди идет с ними Лермонтов, а сзади, карабкаясь в неудобной обуви XIX века, поднимались на вершину дети – маленький Миша и белокурая девочка в атласном платье. И вот все они переступили через границу вершины и скрылись за ней. Вслед за ними поднялась и я.

Тебе, Кавказ, суровый царь земли,Я посвящаю снова стих небрежный.Как сына ты его благословиИ осени вершиной белоснежной!От юных лет к тебе мечты моиПрикованы судьбою неизбежной,На севере – в стране тебе чужой —Я сердцем твой – всегда и всюду твой…

Возвышенность, на которой мы стояли, скатывалась каменистой волной книзу, заканчиваясь обрывом. Дальше, из пропасти, скалистым островом вырастала темно-коричневая гора, за ней виднелся сиреневый безлесый утес. А еще дальше, набычив покатый каменный лоб, смотрел на нас белоснежный далекий Эльбрус.

Здесь и решили снимать. Посадив детей на плетеные стулья и укрыв одеялом, Николай что-то тихонько им нашептывал. Дети, как два воробушка, пригрелись, притихли перед удивительной красотой панорамы Кавказских гор. На мгновение появилось солнце, и все преобразилось: скалы покрылись розовато-оранжевым светом. Казалось, горы сделались прозрачными, и сквозь них просвечивает живое пурпурное солнце. Это состояние длилось секунды и – ушло. Погасли праздничные огни. Так бывает только в горах, на камеру к нашей вершине быстро поднимался грязно-серый туман. Приняли решение уехать. Спустились вниз с детьми и тронулись в обратный путь, уместившись в «камервагене» кто на чем. Наш автобус так и не пришел в себя. Так мы ничего и не сняли в этот день. Но он отпечатался в сердце навсегда. А что может быть важнее?

Михаил Юрьевич Лермонтов приезжал в Пятигорск пять раз.

Почему-то верится, что в 1820 году мальчик Лермонтов и двадцатилетний Пушкин встречались здесь. Может быть, у одного источника, а может быть, в горах?

Пушкин был на Кавказе только два раза. Первый – в 1820 году. Он путешествовал в кругу семьи генерала Николая Николаевича Раевского. Вместе с ним была на Кавказе юная Мария Раевская. Вместе со многими пушкинистами я разделяю мнение, что именно Мария Раевская была потаенной любовью Пушкина. Снимаясь в «Звезде пленительного счастья» у режиссера Владимира Яковлевича Мотыля, я искала вместе с ним материалы о Пушкине и Марии Раевской, будущей жене декабриста Волконского. В одной из книг я прочла, что именно здесь, на Кавказе, Пушкин вручил Марии золотое кольцо с сердоликовой печатью.

…Мне грустно и легко; печаль моя светла;Печаль моя полна тобою,Тобой, одной тобой…

А в ранней редакции есть и такие строки:

Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновьИ без надежд, и без желаний.Как пламень жертвенный, чиста моя любовьИ нежность девственных мечтаний.

Тайна утаенной любви Пушкина – в его поэзии. А свидетель «встречи» Лермонтова и Пушкина – величавый Эльбрус. А о том, что оба поэта были страстно влюблены в природу Кавказа, говорят гениальные стихи.

Чувствовала ли я тогда, занося в дневник эти строки, что буду снимать фильм о Пушкине и Марии Волконской? Что это станет моей судьбой на многие годы? А кольцо, переданное Пушкиным Марии, будет моим талисманом.

Мой первый съемочный день в павильоне на «Мосфильме». Декорация усадьбы Тарханы точна и насыщена живыми деталями. По правде сказать, я жалела поначалу, что мы не снимали внутри музея, в самой, подлинной усадьбе, но вот теперь не жалею. Декорация тепла, естественна, обжита. Несколько раз в этот день я подходила к измученному трудами Виктору Юшину и хвалила павильон. Мебель, занавеси, пол и потолок, детская лошадка, зеркала, портреты отца, матери и бабушки Лермонтова, живые цветы на окнах, рояль и ноты – любая деталь к месту, она украшает кадр и в то же время функциональна.

Вошла в детскую, в постели лежит трехлетний Мишенька – Вова Файбышев. Сыграли с ним сцену его болезни. Удивительно, но Володя все понимал. Он послушно закрыл глаза, глубоко дышал, судорожно шевелил головкой, как в бреду, и даже постанывал. Он так входил в роль, что мне его приходилось каждый раз останавливать.

Над просторной деревянной кроватью два портрета: Пушкина и Марии Михайловны – мамы поэта (портрет написан с меня и с учетом её облика).

Зажгли свечу, за зеленым экраном вспыхнул желтый огонек в черном траурном круге, на столе в хрустальном стакане – вода. Мишенька мечется в бреду. Мне подают мокрый платок, я прикладываю его к головке.

Следующий кадр снимаем в гостиной. Ссора, из-за которой и заболел Мишенька. Я стою у рояля, беспомощная среди разразившегося скандала. Арсеньева-бабушка, ее играет моя мама, предъявляет своему зятю (Борис Плотников) какие-то письма, они оба кричат. Письма разлетаются в клочья. Я плачу. Ко мне подходит муж, пытается что-то сказать, но я не в состоянии его слушать, только вырывается:

– Что же вы со мной делаете…

И неожиданно вижу лицо трехлетнего Мишеньки.