Сергей Нечаев - 10 женщин Наполеона. Завоеватель сердец

Примерно в то же время она написала графине фон Коллоредо:

«Я предоставляю людям болтать, ни минуты не заботясь об этом. Я жалею только ту несчастную принцессу, на которую падет его выбор, потому что я, конечно же, не стану жертвой политики».

Очень скоро мы увидим, что она ошибалась. А пока лишь отметим, что Мария-Луиза к 1810 году стала типичной Габсбургской принцессой: рост под метр семьдесят, великолепный бюст, светлые волосы, большие голубые глаза навыкат, ямочки на щеках…

В письме своей супруге князь фон Меттерних характеризовал Марию-Луизу так:

«Она, скорее, некрасива, нежели хороша собой, но обладает на редкость ладной фигурой. Если накрашена и правильно одета, может произвести впечатление».

А вот компетентное мнение историка Десмонда Сьюарда:

«И все-таки Мария-Луиза была более интересной и приметной женщиной, чем о ней принято думать. Судя по всему, она обладала незамысловатым, добродушным и приятным характером, была не слишком умна, но и не глупа, а еще до неловкости застенчива. Она на удивление хорошо писала маслом как портреты, так и пейзажи, много читала, включая большие отрывки из Шатобриана, и была талантливой музыкантшей — пела, играла на рояле и арфе, причем довольно недурно, и любила не только Моцарта, но и, как вся остальная семья, питала страсть к Бетховену. Позже, в Парме, ее подданные прониклись к ней такой преданностью, какая нечасто выпадает на долю правителей. Однако история в целом оказалась жестокой к этой несчастной жертве династических интриг. Мария-Луиза получила едва ли не монастырское воспитание под недремлющим оком суровых гувернанток. Ей никогда не позволялось оставаться наедине ни с одним мужчиной, за исключением отца, и для того, чтобы в ее присутствии не прозвучало ни одного намека на тайны секса, ей разрешалось иметь четвероногих питомцев только женского пола. Она ни разу не побывала в театре. Ее единственными украшениями были коралловое ожерелье и несколько жемчужин. Единственно дозволенные ей забавы заключались в собачке, попугае, цветах и венских взбитых сливках».

Новый брак Наполеона заключался при следующих обстоятельствах. После развода с Жозефиной император удалил свою первую супругу в Мальмезон, а завершив эту «операцию», он тут же занялся выбором новой невесты, которая должна была уберечь Францию от возможной реставрации Бурбонов путем производства на свет прямого наследника императорского престола.

Принято говорить, что любовь и разум — две вещи несовместные. Ну, если и совместные, то сочетается это достаточно туго. Поступками человека обычно руководят или разум, или чувства. Понятно, что любовь — это чувство, а пламенная любовь — это чувство в квадрате. Так что разум у влюбленного человека практически никогда не бывает востребован, и именно так все обстояло у Наполеона, когда он женился на Жозефине. Но теперь все коренным образом поменялось, и Наполеон действовал, повинуясь исключительно разумным соображениям.

29 января 1810 года было собрано специальное совещание высших сановников империи по этому вопросу. Многие, в том числе архиканцлер Камбасерес и министр полиции Фуше, выступили за союз с Россией, но министр иностранных дел Талейран предпочитал австрийский брак. Первые высказались за великую княжну Анну Павловну, сестру императора Александра I, Талейран же — за Марию-Луизу Австрийскую.

Других вариантов, по сути, и не было. На свете, кроме Франции, было лишь три великих державы: Англия, Россия и Австрия. Но с Англией постоянно шла война не на жизнь, а на смерть. Оставались только Россия и Австрия. Россия, бесспорно, была сильнее Австрии, в очередной раз разбитой Наполеоном. Но в России тянули с ответом. По официальной версии, Анна Павловна была еще слишком молода, ей было всего 16 лет. Конечно же, это была лишь отговорка. В России ненависть к Наполеону росла с каждым годом, по мере того как усиливались строгости Континентальной блокады. Как бы то ни было, в Санкт-Петербурге попросили отсрочить решение вопроса о браке Анны Павловны с Наполеоном, и последний, сильно раздраженный уклончивостью русского двора, дал понять, что склоняется в пользу «австрийского варианта».

Относительно поведения Наполеона в тот момент историк Десмонд Сьюард пишет:

«Наполеон был ослеплен своей наивной верой, что подобный альянс, которому Господь пошлет сына и наследника, наконец-то даст ему пропуск в крошечный заколдованный круг монархов „старого режима“ и что великие сеньоры дореволюционной Франции примут его как законного правителя. Он был далеко неискренен, заявляя с напускной прямотой: „В конце концов, я женюсь на утробе“. Он убедил себя, что Австрия теперь заинтересована в сохранении его режима, что бы ни случилось, а Россия, возможно, присоединится к альянсу трех императоров. Этот выдающийся политический реалист позволил, чтобы его здравые суждения затмило, грубо говоря, примитивное продвижение по иерархической лестнице».

Князю фон Меттерниху, тогдашнему австрийскому послу в Париже, был передан запрос: согласен ли австрийский император отдать Наполеону в жены свою дочь Марию-Луизу? Из Вены тут же ответили, что Австрия на это согласна.

Новость эта поразила австрийцев.

У Гертруды Кирхейзен по этому поводу читаем:

«Если бы земля потряслась в самых своих основах, это поразило бы их меньше. Никто не хотел верить в немыслимое, в чудовищное. Сочетать браком дочь императора с заклятым врагом, с авантюристом! Даже та, которая была центром этих слухов, Мария-Луиза, была далека от мысли считать их серьезными и основательными. Она — и вдруг станет женой Бонапарта, корсиканца, антихриста, пугала ее детства? И ей придется провести всю жизнь рядом с человеком, который причинил столько горя и страдания ее дорогому отцу, ее милой стране <…> Подобный союз никогда и ни за что не мог состояться. Одно упоминание имени Наполеона повергало Марию-Луизу в дрожь».

Лука Гольдони не без иронии констатирует:

«Образ потерпевшего поражение отца, разыгрывающего карту дочери, не должен так уж нас возмущать. Мы живем во времена, когда уже отшумела романтическая буря, превозносившая чувственный мир и сделавшая любовь бесспорным главным действующим лицом литературы. А тогда династические браки наряду с войнами и альянсами составляли необходимое условие для пополнения содержимого сундуков, для славы и процветания рода, долженствующего пережить все и вся. Сердечный трепет, в той же мере, что и рецидив инфлюэнцы, считался неприятной неожиданностью».

Много лет спустя Мария-Луиза напишет об этом:

«Чего же вы хотите? Мы, принцессы, были воспитаны не так, как другие женщины. Мы не знали равенства в семье и равенства в чувствах. Нас всегда готовили к событиям, прерывающим все отношения и связи, переносящим нас далеко от родителей и создающим для нас новые, иной раз прямо противоположные интересы».