Русская Вандея - Иван Михайлович Калинин
«Если вы были в Мадриде, наверно видели в картинной галерее Прадо кисти Веласкеза портрет Хозе Альвардо. Этот офицер, во славу Бурбонов и Габсбургов, завоевал в Новом Свете целые страны. Завоевал с горстью таких же, как и он сам, храбрецов и дерзких искателей буйных романтических приключений. Молодой генерал-лейтенант внешностью своей весьма и весьма напоминает конквистадора, и не только внешностью. Но Хозе находился в лучших условиях. Он воевал с безоружными дикарями, Кутепов с вооруженными до зубов красноармейцами, дерущимися с бешенством отчаяния и ведомыми целой фалангой опытных офицеров генерального штаба.
В завоеванных губерниях он мудро правит. Он успевает объезжать завоеванные города.
Воспитанный в гвардейских традициях славной петровской бригады[107], ген. Кутепов, как истинный рыцарь, чуток до щепетильности к чести офицерского мундира. Он требует и умеет властно подтвердить свое требование, чтобы каждый офицер его корпуса без страха и упрека и с достоинством носил и свой мундир и свои погоны.
Таков внешний и духовный портрет одного из лучших, самых героических вождей Добрармии, идущего со своим железным корпусом по большой московской дороге, чтобы освободить иверские святыни».
В настоящее время это словоизвержение брехливого публициста можно принять за злую, но довольно тонкую сатиру.
Двойник испанских авантюристов…
Большая московская дорога…
Конечная цель – сокровища Кремля и Иверской часовни.
В самом деле, чем не портрет крупного бандита?
XIII. Мамонтовский рейд
Ни одна боевая операция не прогремела так звучно в белом стане, как знаменитый набег Мамонтова на внутренние области России. О нем много говорили и в красном стане, по которому полтора месяца бесстрашно разгуливал усатый генерал с корпусом донцов.
План этой экспедиции разрабатывался начальником штаба Донской армии ген.-лейт. А.К. Кельчевским и держался в строгом секрете. Надо отдать справедливость, до поры до времени сумели держать язык за зубами. «Полет донской стрелы», – так фигурально называли мамонтовский рейд журналисты, – ошеломил своей неожиданностью как врагов, так и своих.
В корпус Мамонтова отобрали лучшие донские конные части.
Дивизиями командовали наиболее известные донские генералы Секретев и Постовский.
Ближайшей целью было поставлено разрушение неприятельских баз, порча железных дорог, разгон небоеспособных резервистов, – одним словом, полный разгром красного тыла.
Но вместе с этим Мамонтов получил и другое, более эффектное, задание: занять налетом Москву!
Об этом он сам поведал, после возвращения из рейда, корреспонденту «Донских Ведомостей», напечатавшему свою беседу с ним в официозе[108].
Из среды других видных полководцев белого стана донской генерал[109] Константин Константинович Мамонтов счастливо выделялся многими положительными качествами. Он прежде всего не пил и не любил пьяниц, а уже одно это делало его уникумом.
Далее, это был военный труженик, хотя и не бог весть как образованный, но достаточно серьезный и вдумчивый.
«Он не только командир, который только управляет своими войсками, посылая в бой свои полки и дивизии, который так далеко от окопов, что становится чужд войскам. Он в их рядах, как первый между равными», – писала про Мамонтова «Донская Волна»[110] еще задолго до рейда.
Противопоставляя его другим полководцам, член Круга П.М. Агеев, один из образованнейших донских законодателей, отметил на страницах «Вольной Кубани», что Мамонтов чужд надменности, напыщенности и фразы[111].
Этот бывший гусар, сроднившийся с казаками, в эпоху Краснова отличался на Царицынском фронте, а в период весенней кампании 1919 года прославился больше всех донских генералов. Теперь он повел донцов на Москву обходным путем, так как поход кубанцев, во главе с ген. Шкуро, большой московской дорогой не увенчался успехом.
Первое селение на территории врага, которое занял экспедиционный корпус, было Еланское Колено, в восточном углу Воронежской губернии.
Здесь, в прифронтовой полосе, казаков уже знали хорошо, но не совсем с хорошей стороны. Кроме того, здешним жителям осточертела бесконечная война, разорявшая их дотла. Им хотелось только одного: замирения. Поэтому новых завоевателей они и не собирались приветствовать цветами, даже хлеб и ночлег давали нехотя.
Мамонтов не желал прибегать на первых же порах к насилиям и более или менее терпеливо отнесся к холодности «хохлов». Но на казаков и офицеров это недружелюбие подействовало удручающе.
Червь сомнения начал грызть сердца.
– Есть ли смысл итти туда, где о нас и слышать не хотят? Авантюра!
Вождь слышал эти речи и мужественно переносил их[112]. Чем глубже заходили в Россию мамонтовцы, чем большим спокойствием пользовалось население и чем меньше сказывались на нем тяготы гражданской войны, тем спокойнее встречали казаков в городах и селах. На первых порах летучее полчище возбуждало любопытство. Потом некоторые элементы даже стали любить Мамонтова.
Не встречая почти нигде серьезного сопротивления, он забирал в плен громадные массы только что мобилизованной крестьянской молодежи, плохо понимавшей сущность гражданской войны. Куда девать пленных? Сначала их водили за корпусом. Они тащились за конницей, растянувшись на многие версты, наподобие хвоста кометы. Потом Мамонтов решил избавиться от этой обузы и начал просто распускать мобилизованных, большинство которых не без радости разбегалось по домам.
Примерно так же приходилось поступать и с неживым военным материалом врага. Чего не могли захватить и увезти сами, то раздавали населению. Толпы горожан, женщин в особенности, с волчьей жадностью хватали из складов и тащили по домам муку, сахар, белье, обувь.
При таких погромах всегда больше льется мимо, чем попадает в руки. Порою хулиганы дрались из-за какой-нибудь рубахи и разрывали ее на клочки. Разыгрывались дикие страсти, поощрялась привычка черни к потоку и разграблению.
Казаков удивляло, что население Совдепии набрасывалось на соль.
Ее насыпали в карманы, за пазуху, женщины – в подолы, мужчины – в фуражки.
– Да ведь это же, садовы головы, соль, а не сахар.
– Знаем, батюшка, что соль. Она-то и нужна нам. Изголодалась по ней наша Расея-матушка[113].
Скоро среди темных, несознательных масс покатилась волна самых чарующих слухов.
– Мамонтов-то… Скорее бы пришел! Говорят, все, все казенное добро раздает народу. Все, говорит, ваше. Берите, знайте казаков: мы не такие как большевики: те от вас берут, а мы вам раздаем.
Толпы попрошаек в первую же голову окружали корпус в каждом более или менее значительном пункте.
– Дяденька, дай сахару!
– Дяденька, дай мучки!
Красноармейского добра казаки не жалели: полными пригоршнями швыряли сахар, как кости своре голодных собак, и, смеясь, наблюдали за возней и дракой, возникавшей при разделе подачки[114].
Сытым и уже обремененным добычей юнцам не приходило тогда в голову, что они сами очень скоро могут оказаться в положении таких же попрошаек. Через год с небольшим, на далекой чужбине, у
