Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

— Днем прорваться к цели одиночному самолету почти невозможно, — заявил командир.

А комиссар дивизии был еще строже в оценке.

— Наша армия ведет кровопролитную войну, освобождая каждый клочок земли от фашистского нашествия, но смертников у нас не было и не будет, — сказал Федоров.

Мы продолжали настаивать на своем.

— На риск мы идем хладнокровно, с точным расчетом, — говорил я. — Вот посмотрите...

Еще и еще раз докладывал о деталях плана и все же сумел доказать возможность пролета одиночного самолета к цели.

...Вторая половина ночи. Мы уже на аэродроме. Моросит мелкий дождь. Совсем темно. Друг друга не видим, хотя и стоим рядом. Нас провожают немногие. Все в строжайшем секрете.

— Самолет готов, бомбы подвешены! — докладывает Коля Барчук.

— Хорошо, — отвечаю ему и обращаюсь в темноту к командиру полка: — Разрешите выполнять? Вместо команды Микрюков предлагает:

— Рулите за мной, я вас провожу до старта на своей машине, буду мигать фонариком.

Направление взлета обозначено только двумя плошками, и больше ни одного огонька на аэродроме нет. Темно-темно и тихо до неприятного. Слышно, как капельки дождя ударяются о реглан. Все разговаривают шепотом. И я говорю экипажу тихо:

— Ну, поехали.

Кто-то легонько стучит по моей спине:

— Саша, а может быть, не надо, оставишь, а? Я ничего не ответил, только дернул плечом.

Взлет был действительно тяжелым. Самолет даже без бомб днем при хорошей видимости непросто поднять в воздух. Взлет считался одним из сложных элементов. Но уже столько раз я садился за штурвал самолета и научился многому. Было ведь всякое, хотя бы тот мой первый вылет на Берлин в августе 1941 года, когда я не сумел оторвать от земли перегруженный горючим и бомбами бомбардировщик. Разве тот урок не пошел на пользу?! Теперь я уверен в себе. Сквозь залитые дождем стекла кабины вижу вдалеке два мерцающих огонька. Всего два огонька в конце аэродрома. И множество — на приборной доске.

Ну что ж, поехали так поехали. Машина начала взлет. Она катится по грунтовой полосе, постепенно набирая скорость. Нужно своевременно поднять хвост (придать ему взлетное положение), выдержать направление разбега, удержать нужный угол для получения максимальной подъемной силы, обеспечивающей отрыв машины от земли. Нужно еще многое сделать и многое увидеть, чтобы взлететь, а видны пока только два огонька на краю аэродрома, а дальше — кромешная мгла. Я знаю, что там, за огоньками, лес, который нужно перетянуть. А самолет еще не имеет достаточной скорости, он висит на моторах, покачивается с крыла на крыло. Лес не виден, но я его чувствую — вот тут, под нами. Глаза — на приборах, слежу за каждым малейшим отклонением стрелок и немедленно реагирую.

Экипаж молчит. Все знают, какое сверхчеловеческое напряжение сейчас у летчика, и его не нужно отвлекать. Он взлетает, на него вся надежда.

Под самолетом — свист, потом — два глухих толчка. Это убралось шасси. Теперь скорость нарастает быстрее. И стрелка вариометра — прибора для измерения вертикальной скорости набора высоты или снижения — оживает: высота все больше и больше. Наконец набрали первые двадцать пять метров. Теперь можно сбавить обороты двигателей. Они молодцы — хорошо поработали. Пусть отдохнут. Им еще крутить и крутить тяжелые воздушные винты. От них зависит все. Их нужно беречь, как живой организм.

В наушниках слышны облегченные вздохи. Это экипаж снимает с себя напряжение. Хотя пока что и работал один летчик, но все дышали как бы одной грудью. И теперь вот облегченно вздохнули. Еще не воевали, враг далеко, по самолету не стреляют, но при таком вот минимуме минимума погоды уже сколько израсходовано энергии, хотя и выполнен всего один, казалось бы, безобидный элемент — взлет.

Время рассчитано так, чтобы линию фронта пройти в темноте, а к цели подойти с рассветом. Не поймешь, где и летим — в небе или болото месим. Жижа за бортом постепенно из черной, непроницаемой превращается в грязно-серую. Теперь видно, что мы идем в рваных, грязных дождевых облаках.

— Саша, снижайся под облака, нужно восстановить детальную ориентировку, — просит штурман.

Переходим на бреющий полет, маскируемся в складках местности, чтобы подойти к цели незамеченными. Летим вдоль железнодорожного полотна. На одном участке Васильев, забыв о скрытности, выпустил длинную очередь из своего бортового оружия по эшелону с цистернами. Я хотел было прикрикнуть на стрелка, но и сам увлекся. Попадание было точным, цистерны горели хорошо. И это подействовало успокаивающе. Подняло дух. Врезали фашистам! Можно было еще обстрелять попадавшиеся на маршруте эшелоны, но мы вовремя опомнились и все свои силы и внимание сосредоточили на выполнении предстоящей главной задачи.

А за бортом — почти полный рассвет. Наверное, при такой погоде светлее и не будет. Здесь, как и дома, низкие рваные облака и мелкий противный дождь.

— Погода как по заказу, — говорит Куликов.

— Это хорошо. Не ждут нас фашисты, — отвечаю. Для внезапности — хорошо, но видимость ограниченная. Чтобы выйти точно на цель, держимся железной дороги, да так низко, что временами, кажется, и телеграфные столбы выше нашего полета. До цели считанные минуты, а может быть, и секунды — смотреть на часы нет времени.

— Внимание, подходим! Подходим к цели, — говорит штурман.

Теперь его, штурмана-бомбардира черед, он ведет прицеливание, от него зависит все, и мы в его распоряжении. Я пилотирую самолет с особой точностью, выдерживаю скорость, высоту, делаю повороты, понимая команды штурмана с полуслова Все стараются помочь ему, как помогали летчику на взлете.

Еще мгновение, и я вижу фермы железнодорожного моста. Они на нашей высоте. Голос штурмана:

— Чуть вы...

И я знаю, что он сказал. Самолет повинуется моим рукам, набирает несколько метров высоты»и опять замирает в нужном режиме.

— Чуть пра...

И опять выполнено. Самолет довернул вправо.

— Так держи, держи, хорошо, так, так. — И долгожданное: — Пошли!

Этого можно и не говорить. Самолет, освободившись от груза, сам рвется вверх. У нас, авиаторов, говорят — пухнет. Делается легким, проворным.

Мы сбросили бомбы точно в цель. Я уж и не говорю, что творилось в эти секунды в небе! По нашему самолету выпущены тысячи пуль и сотни снарядов. У нас не было времени на противозенитное маневрирование. Мы шли напролом. И вот бомбы сброшены, до взрыва еще 27 секунд (взрыватели именно с таким замедлением), и вдруг перед глазами — смерть! Прямо по курсу — строение. Никто из членов экипажа не успел и слова сказать, я и после не мог осмыслить, что произошло, а бомбардировщик в глубоком крене с резким набором высоты уже перепрыгнул через неминуемую смерть.