Нестор Котляревский - Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842. Очерк из истории русской повести и драмы

Пришли же все эти «глупости» ему в голову путем очень естественным.

Мы знаем, что в первый период петербургской жизни ему жилось далеко не весело, мы помним, как тревожно было настроение его духа, какая борьба надежд и сомнений происходила в его сердце. Все это нашло себе отражение и в «Вечерах на хуторе», но только отражение в обратную сторону. Мечта восполняла действительность, и Гоголь бредил тем, чего недоставало в жизни.

Во-первых – Малороссией; он по ней тосковал и потому разукрашал и подогревал о ней свои воспоминания. Из них вышли эти дивные пейзажи, совсем нереальные, выкованные в метафоры и вырисованные с таким лирическим подъемом духа.

Бредил наш писатель и весельем, и счастьем прежней привольной жизни, о которой так часто приходилось думать в деловом, скучном и неприветливом Петербурге; ему хотелось быть веселым, и потому в его рассказах так много света – наперекор тому мраку, который в действительности, конечно, тяготел над крепостной малороссийской деревней; поэту хотелось, наконец, за поэтической сказкой и преданием совсем забыть о гнетущей прозе минуты – но именно это и не удалось ему.

Он был не в состоянии забыться; и разлад между серой действительностью и приподнятым восторженным лиризмом автора сказывался на тех «лирических местах», вроде вышеприведенного, которые нарушали веселый тон его повестей. Странное, неопределенно грустное настроение, под властью которого находился Гоголь в первые годы своей петербургской жизни, прорывалось наружу даже тогда, когда он хотел шутить и смеяться. С этим единоборством смеха и грусти мы будем встречаться и во все последующие годы его жизни.

Итак, в истории жизни и творчества Гоголя «Вечерам на хуторе близ Диканьки» должно быть отведено, несмотря на незатейливость их содержания, место очень видное. Эти повести были первым оригинальным произведением нашего автора, в котором «народность», понимаемая не в широком, а в более тесном смысле слова, нашла себе художественное воплощение. Гоголь являлся перед нами и как бытописатель современной ему простонародной малороссийской жизни, и как романтик, творчески пересоздающий старые предания и легенды. Он смешивал в своем произведении оба стиля, отдавая пока предпочтение романтическому, в котором он выдерживал даже описания природы и характеристику многих действующих лиц, что не мешало ему изображать другие лица и иные положения с неподдельной простотой и трезвостью истинного реалиста. В этом смешении двух стилей, равно как и в чередовании веселья и грусти, смеха и слез, сказывалось не только неустановившееся пока направление его творчества, но также та внутренняя борьба, которая происходила в самом авторе: идеализм романтика никак не мог ужиться со способностью реалиста видеть насквозь всю пошлость и грязь той действительности, которую хотелось бы понять и истолковать в ином, возвышенном и идеальном смысле.

После юношеского мечтательного сентиментализма, как он выразился в «Ганце» и отчасти в «Вечерах на хуторе», художник вступал теперь в новый фазис своего духовного развития; в нем креп все более и более трезвый, юмористический взгляд на окружающую его действительность, который и достиг своего полного выражения в комедиях и в «Мертвых душах».

Попытаемся же теперь осветить эту важную эпоху в жизни нашего писателя, когда в творчестве его после упорной борьбы между враждебными настроениями и после частых их колебаний зоркость наблюдателя и бытописателя одержала временно верх над сентиментальной и романтической идеализацией жизни. Эта знаменательная эпоха в жизни Гоголя падает в промежуток времени от 1832 до 1842 года.

VI

Гоголь провел в Петербурге около семи лет (1829–1836) – лучшую пору своей молодости. В эти семь лет он создал почти все свои произведения; он написал «Вечера на хуторе», «Арабески» и «Миргород», «Нос» и «Коляску», «Женитьбу», все драматические отрывки, поставил на сцену «Ревизора» и задумал «Мертвые души», – одним словом, в 27 лет наш писатель высказал почти все, что он имел сказать, и затем только переделывал, передумывал и дополнял сказанное или задуманное раньше.

Годы, проведенные Гоголем в Петербурге, – один из самых важных периодов в истории его творчества и его жизни.

С внешней стороны эта будничная жизнь испытала несколько значительных перемен. Гоголь скоро бросил свою скучную департаментскую службу, из чиновника превратился в педагога, получил место преподавателя истории в Патриотическом институте, затем был назначен профессором Петербургского университета и дважды (в 1832 и 1835 году) ездил к себе на юг, на родину. Все эти перемены внесли известное движение в его жизнь, и она текла, в общем, совсем нескучно, даже весело, если принять во внимание, что число знакомых Гоголя значительно увеличилось и он – уже признанный писатель – стал членом самого избранного литературного круга.

Странное, однако, впечатление производят письма Гоголя за этот период его литературной деятельности (1831–1836). Нельзя сказать, чтобы эти письма были грустны; в них очень много подъема духа, много пафоса, много вспышек самых розовых неумеренных надежд на будущее; но во всех этих порывах души заметна все-таки какая-то скрытая, очень серьезная, порой даже грустная дума. Заметна в них также сильная тревога духа, но о тайной причине этой тревоги приходится догадываться лишь по намекам, которые рассеяны в интимных письмах поэта и скрыты в общем смысле его произведений. Жизнь складывалась, однако, так, что должна была возбуждать в нашем писателе одно лишь довольство настоящим и полную уверенность в будущем: совсем еще молодой человек без особого труда и быстро сумел пройти в первые ряды тогдашнего интеллигентного общества; его первый литературный опыт принят был не на правах опыта, а был сразу признан крупной литературной победой и создал автору имя; этого автора приласкали самые выдающиеся по уму и таланту люди; как близкий друг вошел он в общество Жуковского и Пушкина и сознавал в себе силу отплатить достойным образом за эту дружбу. Порыв к творчеству также не покидал его за все это время: выпал, правда, как-то год, когда ему не писалось, но, в общем, кто же в такой короткий промежуток времени успел создать столько, сколько он создал? Один литературный план сменялся в его голове быстро другим, и все эти планы хоть с перерывами, но близились к осуществлению. Поездка в Москву в 1832 году расширила круг его знакомств, и Гоголь встретил в московских литературных кружках не меньшее радушие, чем в петербургских. Странная, не сразу понятная прихоть писателя стать ученым историком и профессором также нашла себе удовлетворение, и Гоголь получил, вопреки всем правам, возможность поучать с университетской кафедры. Наконец, в последний год его петербургской жизни, несмотря на все препятствия, «Ревизор» был сыгран, и впечатление, произведенное этой комедией, показало автору наглядно, какая в нем таилась сила; если он смутно ощущал ее в себе прежде, теперь он мог воочию в ней убедиться. Одним словом, жизнь была полна движения, полна борьбы, и борьба приводила к победе. Не было ни одной мысли, ни одного плана, перед которым бы Гоголь в растерянности остановился; если некоторые из этих планов не осуществлялись так, как ему этого хотелось, то такая неудача вознаграждалась общим сознанием своего все более и более зреющего таланта.