Артем Драбкин - Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших
В это время прекратился огонь нашей артиллерии по переднему краю, и немцы открыли сильный пулеметный и винтовочный огонь. Цепи залегли. Мы тоже не могли поднять головы и начать делать перевязки. В это время наши снова открыли сильный артиллерийский огонь по окраине станицы и, видимо, подавили огонь немцев. Цепь поднялась и пошла вперед. Через некоторое время к нам пробрались два санитара, перетащили нас в какой-то окопчик, сделали перевязки и посоветовали до темноты пересидеть здесь.
Миша Перчаткин был ранен в правую ногу выше колена, а его брат Вася — в правую руку ниже локтя. Когда стемнело, мы начали пробираться в свой тыл, нашли медсанбат своей 214-й дивизии. Там нам промыли раны и сделали капитальные повязки. Меня всего замотали бинтами и вокруг туловища и через левое плечо, а левую руку, которой я не мог даже пошевелить, повесили в согнутом состоянии на перевязь. Васе Перчаткину правую руку тоже повесили на перевязь. Всем нам сделали уколы от столбняка, которые оказались довольно болезненными. Нам выдали продуктовые аттестаты, сухой паек на сутки, Мише дали какой-то поломанный костыль и велели всем двигаться в сторону города Камышин самостоятельно.
Как нам сказали, до этого Камышина было около ста пятидесяти километров. Мы поахали, поохали и двинулись в путь.
Транспорта никакого все равно не было.
Через некоторое время к нам присоединились еще четверо раненых красноармейцев из разных полков нашей дивизии. Их тоже направили в Камышин. Идти надо было на северо-восток, но компаса не было, и нам пришлось ориентироваться на глазок. Поскольку я был в этой группе единственным сержантом, то решили меня назначить старшим группы и двигаться совместно.
Во время этого путешествия с нами случались разные памятные происшествия. Мы шли по дороге, которая вела к хутору, и решили, сократив дорогу, пойти прямо через неубранное пшеничное поле. Однако, выйдя из пшеницы, мы наткнулись на овраг, шириной метров пять, почти доверху заполненный трупами наших и немецких солдат. В стороны этому оврагу не было видно конца, и мы решили перебираться прямо по трупам, придерживая друг друга. Труднее всех пришлось Мише Перчаткину, хотя мы ему помогали, как могли. Старались наступать только на немцев, что не всегда удавалось. Что я тогда пережил, да и, наверное, не только я, никакому описанию не поддается. Когда мы добрались до хутора и устроились на ночлег, все мы долго не могли уснуть, несмотря на усталость до изнеможения.
Утром следующего дня, когда мы шли в чистом поле, мимо нас пролетели три «юнкерса». Потом один из них развернулся и начал пикировать на нас. Мы бросились с возможной в нашем положении скоростью на землю в придорожный кювет. «Юнкерс» сбросил на нас две бомбы и улетел. Бомбы взорвались на дороге, осколки просвистели у нас над головами, но, к счастью, никого не задело. На дороге осталось две солидные воронки.
Во второй половине дня мы, к своей радости, наткнулись на какой-то медсанбат. Я нашел старшую сестру и сказал ей, что мы, группа раненых из семи человек, хотим получить сухой паек. Когда она узнала, что мы идем уже двое суток, она сказала, что на такой жаре нужно срочно сделать перевязки, иначе заведутся черви. Нам велели подождать, когда нас вызовут. Мы уселись на землю недалеко от палатки. Через некоторое время нас вызвали в палатку и, несмотря на наши возражения, начали снова делать уколы от столбняка. Оказалось, что в наших аттестатах не были сделаны отметки об уже сделанных прививках. Но все наши аргументы пресекались простым методом: без прививок не получите паек. Потом снова велели подождать, когда освободится сестра, которая делает перевязки. Ждать пришлось недолго. Буквально минут через пять прилетели «юнкерсы» и начали бомбить хутор и рядом с ним расположенный медсанбат. Недалеко от нас оказалась щель, в которую мы все забрались и там пересидели налет. Когда мы вылезли из щели, увидели страшную картину. Все палатки горели, кругом валялись трупы и много раненых как солдат, так и медиков. Все живые разбежались, и никого не было видно. Мы немного покрутились и решили, не теряя времени, идти дальше.
На следующее утро нас остановил заградотряд. Они заставили нас снять повязки и показать свои ранения. На наше возмущение лейтенант объяснил, что попадается не так уж мало дезертиров, с намотанными бинтами. Снять бинты было не трудно, а вот снова забинтовать оказалось не так просто. Тем более что почти у всех действительно появились черви. Кое-как намотав друг другу бинты на раны, мы двинулись дальше.
Через некоторое время мы снова наткнулись на палаточный госпиталь. Все повторилось. Первым делом нам сделали уже третий раз уколы против столбняка и велели ждать перевязки. Через некоторое время в госпитале поднялась паника. Был отдан приказ о срочной эвакуации, так как немецкие танки прорвали оборону и двигаются в нашу сторону. По двое носилок с тяжело ранеными устанавливали вдоль повозок, а на высокие борта повозок поперек устанавливали еще по несколько носилок. Я такое увидел впервые, потому, видимо, и запомнил. Но нам было не до этого, и мы возможно ускоренным шагом двинулись восвояси.
В этот день нам немного повезло. Ехал какой-то обоз из лошадей и верблюдов, нас посадили в телеги подвезли километров тридцать. И не только подвезли, но и немного покормили хлебом и дали по кусочку сала. Потом, это было уже ночью, почти в полной темноте, на каком-то перекрестке сказали, что нам надо идти направо, а сами поехали прямо.
Пройдя несколько километров, мы наткнулись на хутор, где хозяйка накормила нас картошкой в мундире, настелила нам в кухне сена, и мы немного поспали. Утром, попив кипятка и получив в подарок по початку вареной кукурузы, мы двинулись дальше.
Я уж точно не помню в этот или на следующий день мы к вечеру добрались до госпиталя в Камышине. Нас сразу развели по разным кабинетам. С нас сняли бинты, осмотрели раны и велели садиться. Сначала сделали перевязки братьям и увели их. Потом меня посадили на табуретку, две сестры взяли меня за руки и за ноги, обхватили рукой голову и сказали, что будет немного больно и надо потерпеть. Почти сразу меня до основания пронзила страшная боль. Я сжал зубы, немного застонал. Это повторилось несколько раз. У меня помутилось в голове, но сознания не потерял. Потом начали делать перевязку, но боль не проходила, хотя стала немного легче. Я продолжал сидеть со сжатыми зубами и глазами. Меня погладили по голове и ласково сказали: — Ну, все твои муки закончились, открывай глаза. Я открыл глаза и первое, что увидел — это огромный, как мне показалось, шприц. Что было дальше, ничего не помню.
Розенберг Миля Хаимович
