Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.
– Благодарю за угощение, – утолив голод, сказал я, делая последний глоток горького чая без сахара.
– Как тебя зовут, Самсон? – доброжелательно осведомился смотрящий, доставая пачку папирос.
– Мать Сергеем назвала.
– Куришь? – Петрович протянул мне папиросу.
– Курю.
После сытной еды меня неумолимо тянуло в сон. Веки наливались свинцом. Мой взгляд то и дело скользил с окружавших меня сидельцев на свободную шконку.
Петрович, поймав мой взгляд, предложил:
– Ты это, Серый, располагайся. Знаю я, как после сборки бывает – намучаешься под завязку. Да к тому же, вижу, досталось тебе от мусоров крепко, – разглядывая ссадины на моем лице, понимающе кивнул смотрящий. – А как отдохнешь, расскажешь, за что тебя так отделали. – И тут же приказал: – Шуруп, покажи человеку его шконку!
– Вон та, – ткнув пальцем в сторону, бросил бугай. – Нижняя.
– Иди, Самсон, поспи, – предложил, а по сути, приказал смотрящий. – Если есть желание и силы, можешь ополоснуться – это у нас можно.
– Да, пожалуй, так и сделаю, – согласился я и, убедившись, что все закончили трапезу, направился к дальняку.
Скинув верхнюю одежду, я с удовольствием быстро ополоснул торс, лицо и руки. Потом оделся, подошел к обвисшей и продавленной шконке, скинул обувь и впервые за последние дни смог спокойно вытянуться и отдохнуть, подмяв себе под голову жидкий засаленный комок, отдаленно напоминавший подушку.
Морально я уже был готов ко всем обещанным следователем Сомовым ментовским прокладкам и поэтому был удивлен таким поворотом дела. Меня посадили в, можно сказать, пустую хату. Да и прием был достаточно теплым. Интуиция подсказывала мне, что это неспроста. Я уже знал, что за все в этом волчьем мире приходится платить, а уж на тюрьме – тем более. Поэтому я не стал расслабляться, а постарался быть начеку. Удобно устроившись на шконке, я, вместо того чтобы спать, принялся вполглаза разглядывать тихо переговаривавшихся сокамерников.
Смотрящий… С ним было все ясно. В хате он царь и бог. Сразу видно, что здесь его слово – закон. Как скажет, так и будет. Без его ведома и одобрения в камере ничего не делается. Если все-таки весь этот добродушный прием – лишь очередная ментовская подлянка, то в первую очередь надо следить за смотрящим, подумал я. Он должен дать сигнал.
Гвоздь… Без всякого сомнения – правая рука смотрящего. Умом не отличается, зато здоров как бык. Судя по расплющенному носу, не раз бывал в серьезных переделках. Таких обычно держат как верных телохранителей.
Теперь парень со шрамом. Явный гоп-стопник, к гадалке не ходи. Причем, судя по выражению лица, очень хитрый.
Цыган… Весь такой холеный. Для расправы не подходит, слишком слаб и не приучен к работе кулаками. Однако в качестве провокатора, способного затеять ссору на ровном месте, незаменим.
Дальше – ничем не приметный мужик лет сорока с аккуратным округлым пузом. На внешней стороне привыкшей к тяжелому труду широкой ладони – старая наколка в виде встающего из-за моря солнца и чаек. Похоже, бывший матрос, дизелист или трудяга-боцман. То и дело переговаривается со смотрящим. Достает карты-стиры, раздает. В каждом неторопливом движении чувствуется уверенность. Темная лошадка.
Пятый из сидящих у стола арестантов – странный тип с крючковатым носом и поросячьими глазками. На вид ему около тридцати. Бледный, ко всему равнодушный. С ним никто не разговаривает. На него не обращают внимания. Но точно не опущенный, так как с опущенным за одним столом никто сидеть не стал бы. В общем, кто такой, совершенно не ясно. Двое на верхних нарах с тупыми лицами откровенно разглядывают меня. От этих тоже можно ожидать чего угодно. Сразу видно, что они, как марионетки, готовы выполнить любой приказ смотрящего.
За решеткой хаты уже совсем темно. Скоро ночь.
«Только не спать! – приказываю я сам себе. – Хотя бы первую ночь. – Но глаза закрываются сами собою… – Не спать! Не спать! Не спа…»
Какое-то внутреннее чувство опасности заставило поднять веки. Мне показалось, что меня разбудил какой-то странный звук, но в камере было тихо. Все, за исключением читающего за столом книгу смотрящего, спали. Кажется, прошло часа два-три. Усталость за время отдыха заметно отступила. Да и избитое тело смогло отдохнуть и набраться сил. Но все равно этого времени было катастрофически мало и хотелось спать. Я глубоко вздохнул и снова закрыл глаза. Но тут же открыл их вновь, услышав звук, заставивший меня проснуться несколько секунд назад. Это был шепот двух переговаривающихся совсем рядом, за ширмой на дальняке, голосов.
Сонливость как рукой сняло. Сразу обратившись в слух, я уловил свое имя – Самсон. Двое, спрятавшись буквально в двух шагах от моей шконки, говорили обо мне. Я мгновенно собрался с силами и замер, выжидая, что же будет дальше. Вслушиваясь в доносившиеся до меня обрывки разговора, краем глаза оглядел все шконки. Пустовали три. Одна – сидящего за столом смотрящего, на двух других раньше лежали «марионетки».
Шепот стих. Простыня тут же колыхнулась, и две крепкие фигуры, бесшумно ступая, выскользнули из дальняка и шагнули к столу. В руке одного из них я увидел сделанную из куска капроновой веревки затяжную удавку. Тот показал ее отвлекшемуся от чтения смотрящему. Петрович отодвинул книгу, молча кивнул, приложил указательный палец к губам, обернулся и легонько тряхнул за ногу развалившегося рядом с его пустующей шконкой телохранителя. Второй из «марионеток» стал тормошить лежащего на втором ярусе еще одного сокамерника, который в момент моего появления в хате держался особняком. Сквозь щелочки приоткрытых век я внимательно следил за происходящим, старательно делая вид, что крепко сплю. Но мое тело было готово к жестокой драке. В голове быстренько, как мозаика, сложились последние события. И отдельная чистенькая хата, и случайно оказавшаяся шконка в переполненной тюрьме, и чересчур любезный прием смотрящего…
Сомнений быть не могло – это была пресс-хата. Слава богу, что я успел это понять до того, как эти уроды решили напасть.
«Убивать они меня не могут, – подумал я. – Тогда зачем удавка?» И тут до меня дошло. Мне стало ясно, какую именно участь приготовили мне пляшущие под дудку администрации уроды. Мне, спящему, они хотят набросить на шею удавку, придушить, заломить руки и ноги, а потом опустить. После этого я автоматически превращаюсь в опущенного со всеми вытекающими последствиями. И никто не будет потом разбираться, как это произошло – по беспределу или по добровольному согласию. Факт остается фактом. Тогда – все, финиш. Только не на того напали, суки!
Один из нападавших распустил петлю пошире, взял ее двумя руками и бесшумно зашел со стороны моей головы. Еще двое встали сбоку от шконки ближе к ногам. Еще мгновение – и вырваться будет почти невозможно. «Пора!» – скомандовал я сам себе и молниеносно скатился со шконки, да так, что ни один из моих противников не успел даже отшатнуться. Рухнув на пол, я, рискуя серьезно повредить кисть, с ходу нанес сильнейший удар кулаком в голень здоровенному телохранителю смотрящего. Каждый, кто хоть раз участвовал в серьезных драках, знает поражающую силу этого удара. Нога отнимается мгновенно. Громко вскрикнув от боли, телохранитель смотрящего, как и следовало ожидать, сразу потерял равновесие и грузно повалился на пол. Не останавливаясь, я в мгновение ока сделал кувырок и уже через секунду стоял на ногах. Остальные нападавшие находились ко мне спиной, и я воспользовался этим преимуществом. Схватив первого попавшегося за шею, я что есть силы ткнул его носом в железную перекладину шконки. Брызнула кровь. Закатив глаза, второй противник без сознания свалился с ног.
