М. Рузе - Роберт Оппенгеймер и атомная бомба

Все современные науки порождены философскими размышлениями и техническими изобретениями. Историки будут спорить до бесконечности о сравнительной важности этих двух составных частей, но верно одно: истоком любой отрасли науки и всей науки в целом является общедоступный язык неспециалистов.

Если мы обратимся к заре возникновения европейских традиций или современного общества, то увидим, что и в те времена знания были доступны только незначительной части населения. Граждане Афин или кучка людей, интересовавшихся политическим строем Соединенных Штатов Америки под влиянием «светочей» XVIII века в период от Монтескье до Французской революции, составляли относительно немногочисленные группы. Они владели языком, опытом и общими знаниями, достаточно доступными для всех. Нет сомнений, что и в XVIII столетии физика, астрономия, математика начинали принимать абстрактный характер, в столь сильной степени свойственный им сейчас, но все же они были доступны просто образованному человеку.

Сегодня положение коренным образом изменилось. Действительно, мы отмечаем наличие растущей пропасти между языком науки и общедоступным языком, причем первый обеднил и выхолостил второй, лишив его законного права на существование и осудив на постоянный произвол. Пропасть появилась также между интеллектуальным миром ученых и тех людей, которые на уровне общедоступного языка изучают основные проблемы человеческого общества.

Одна из причин этого состоит в том, что научная деятельность человека как количественно, так и качественно развилась до таких размеров, которые показались бы Пифагору и Платону чрезвычайно странными, если не вредными. Предчувствие чего-то подобного омрачило последние годы жизни Ньютона.

Возможно, Вы скажете, что все это несерьезно; всегда существуют великие принципы и великие открытия, которые может понять каждый, а детали уже не важны. Действительно, отдельные детали большой роли не играют, но в общем сумма информаций, опубликованных по каждой отрасли науки, представляет собой довольно точную картину того объема знаний, которым надлежит обладать, чтобы двигаться вперед. И, уверяю Вас, прогресс в каждой отрасли науки приносит нам такие откровения, обнаруживает такие картины порядка, гармонии, тонкости, дает столько поводов для восхищения, что все это можно сравнить с великими открытиями, которые мы познали в школьные годы. Однако эти открытия не так-то легко сообщить другим при помощи выражений общедоступного языка. Новые открытия являются продолжением ряда особенных традиций и требуют рафинированного языка, уточняемого и исправляемого в течение веков или десятилетий.

Вот почему на вопрос о том, каков же фундамент науки, я не смогу ответить. Если Вы спросите, каков основной закон поведения атомов – не в том виде, как мы знаем его сейчас, а как он представлялся людям в начале нашего столетия, – я смогу изобразить Вам его на доске, и это не займет много времени. Но придать ему смысл в Ваших глазах будет для Вас (и для меня) слишком трудным испытанием.

Отдельные отрасли науки одинаково трудны для всех, кто не связан с миром науки. Мы не слишком хорошо владеем смежными дисциплинами. Безусловно, отдельные отрасли-науки в какой-то мере переплетаются между собой. Насколько мне известно, нет ни малейшего намека на противоречия между ними. Имеется родство, связывающее одну отрасль с другой. Можно найти аналогии, особенно формальные (в частности, математические), между столь различными отраслями науки, как языкознание и тепловые машины. Но логического приоритета одной отрасли науки перед другой не существует. Поведение живой материи нельзя вывести на основании законов физики. Мы наблюдаем просто отсутствие противоречий. Критерии порядка, гармонии, соответствия, которые всюду столь же обязательны, как точность наблюдений и справедливость логических рассуждений, различны в разных отраслях науки. То, что для нас просто – сложно для физика, и наоборот. Понятия простоты и сущности не одинаковы.

К этому добавляются ощущения несовершенства, случайности, бесконечности, возникающие при изучении Природы, ощущения, которые трудно передать общедоступным языком; эти ощущения невозможно резюмировать, контролировать, устранить; они выражают тот факт, что наука – нечто растущее, что ее цели совпадают с целями цивилизованного мира.

Перечисленные факторы способствовали лишению нашего общедоступного языка того, что было нужнее всего: единого фундамента знаний. Я не буду пытаться оценить здесь, какие отрицательные последствия для развития нашей философской мысли может иметь то, что целая категория свершений человечества, рожденных философскими размышлениями и изобретениями, остается запретной областью для познания как простыми смертными, так и философами. Но очень грустно – мне это известно из других источников – быть вынужденным говорить о положении человека примерно в таких выражениях: «Я оставляю в стороне, я отбрасываю, считаю не имеющим значения столь обширный, столь центральный, столь человечный, столь волнующий фактор истории человеческого интеллекта, как развитие науки».

Это нелегкая проблема. Я не думаю, чтобы стало возможным правильно и исчерпывающе информировать каждого человека ради достижения абсолютного общего фундамента знаний. Мне очень трудно понять, чем занимаются современные математики и почему они занимаются этим: пытаясь представить себе общую картину, я терплю крах. Я с восторгом, хотя и как простой любитель, открываю для себя то, чем занимаются биохимики и биофизики. Но у меня есть и преимущество: оно состоит в том, что я довольно хорошо знаю маленькую часть одной отрасли науки, а потому сам могу провести четкую границу между знанием и невежеством. И, может быть, не совсем невозможно добиться более полного выражения этого ощущения.

Когда я говорю об установившейся и действительно общей традиции, то я имею в виду, естественно, исключительно светскую культуру и философию. Не потому, что я хочу игнорировать или исключить как источник наших традиций религиозные откровения. Мне просто кажется, что они и без этого сильно расшатаны вулканическими потрясениями нашей истории.

Каждый знает, как мало мы оказались подготовленными к трагедиям, которые нам уготовил XX век. Я прежде всего подразумеваю две мировые войны и тоталитарные революции. Приведу один пример. Нет сомнений, что все мы живем по полученным в наследство христианским традициям. Многие среди нас – люди верующие. Никто из нас не бесчувствен к заклинаниям, надеждам, к христианскому порядку. Вот почему я был глубоко встревожен тем фактом, что не состоялось ни одного поставленного на достаточную ступень благородства и значимости обсуждения моральных проблем, связанных с появлением нового – атомного оружия.