Константин Лапин - Подснежник на бруствере

— На левом фланге у него один пулемет? — негромко спросил разведчик.

— Один, — ответила я.

— Тяжелый?

— МГ-34… Какие еще вопросы будут, товарищ начальник?

Тут он впервые повернулся лицом ко мне. Совсем молодой парень, пушок на щеках; похоже, еще и бриться не начал.

— Мешаю, что ль, сестренки?

— Какие мы тебе, сынок, сестренки! — отрезала Клава.

Солдаты 18–19 лет болезненно обижались, если подчеркивали их молодость. И этот нахмурился, недовольно буркнул:

— Тоже мне мамаша!

Можно было понять Клаву. Дело совсем не в том, что она действительно старше солдата на несколько лет. В окопе и без него тесно, враг может заметить движение. Да и отвлекают от наблюдения разговоры.

— Из запасной ячейки обзор не хуже, — я кивнула в сторону нашей запасной позиции.

— Прогоняете? Ясно! — Разведчик собрался уходить.

— Из какого хозяйства-то? — спросила я.

— Из смирновского. Дивизионная разведка.

— А-а-а!

Фамилия командира ничего мне не говорила. Дивизионные разведчики жили далеко от нас, на переднем крае появлялись, как правило, перед поиском, чтобы лучше изучить оборону врага. В разведку они ходили ночью, когда снайперы отдыхают.

Перед самым нашим уходом разведчик появился снова. Из запасной ячейки обзор действительно не хуже, сказал он, ему удалось точно засечь время смены немецких караулов. Потом спросил:

— Как вас величать, девушки? Меня — Виктором.

— Лучше поздно, чем никогда! — фыркнула Клава, однако имя свое назвала.

Обратно возвращались втроем. В окопах, ведущих к ротному КП, встретился еще один разведчик — высокий, красивый солдат.

— Снайперам почет и уважение! — весело приветствовал он. — А я-то голову ломаю, отчего кореш задерживается. Суду все ясно!

Я шла впереди, разведчик схватил меня за руку. Синие его глаза улыбались, из-под пилотки выбился русый чуб.

— Давайте знакомиться, девушка! Меня зовут Виктором.

Я освободила руку.

— Вы что, сговорились? Или у вас в разведке все Викторы?

— Так точно! И ротный наш — Виктор. Гвардии старший лейтенант Виктор Смирнов, — тут же поправился он и стал подробно объяснять, что Виктор в переводе с греческого означает победитель, что разведчикам иные имена не положены по уставу.

Клава тянула меня сзади за рукав, показывая глазами, чтобы я остановилась. Когда мы остались вдвоем, она сердито выговорила: нечего, нечего синеглазых «победителей» привораживать, пусть они раньше врага победят!..

Уж не ревнует ли меня Клава? Может, обиделась за Суркова?

Через день в окопах на переднем крае появилась другая пара разведчиков: тонкий, подвижный, как вьюн, Сашка-соловей и Гоша-медведь. Саша обладал чистым, звонким голосом, ловко щелкал соловьем. Почему кряжистого сибиряка Гошу прозвали медведем, можно было не спрашивать: широченные плечи, кулаки-кувалды.

До заката друзья изучали оборону противника. Саша смотрел в бинокль, Гоша зарисовывал что-то в блокнот по его указаниям. Потом разведчики сверили свои наблюдения с нашими. Данные сошлись. Это всех обрадовало.

Обратный путь неблизок. Гоша вызвался нести наши винтовки, Клава милостиво разрешила. Серьезный, немногословный сибиряк был ей по душе, не то что Сашка, разливавшийся соловьем всю дорогу, или «красивый Виктор», так мы стали звать Виктора Кузьмичева.

Сашка расписывал, как в детстве ходил в балетную школу. Танцором не стал, но легкая, бесшумная походка и уменье в нужную минуту совершить воздушный пируэт — тоже не лишнее в разведке. Смелости ему было не занимать, а силы — силы вполне хватало Гошиной. Медвежья хватка друга здорово пригодилась в последнем поиске, когда Сашка, не рассчитав своих сил, набросился на рослого часового.

— Ладно тебе свистеть! — оборвал его Гоша. — Звонок!

— Отважный вы народ, разведчики! — восхищалась Клава. — Ничего-то вы не боитесь, все-то вы можете.

— Все, что мы можем, может и наш командир, а вот что он умеет — не каждому дано.

Последовал новый Сашкин рассказ о том, сколько шума они наделали в немецком тылу, когда старший лейтенант Смирнов прихватил с собою в рейд 45-миллиметровую пушку. Или как командир тащил на себе разведчика, неловко подвернувшего ногу во время захвата «языка». А как Смирнов пел, аккомпанируя себе на гитаре, как он танцевал, как свистел, умея приманить любую птицу! Последнему командирскому таланту Сашка-соловей, кажется, завидовал больше всего.

Из опыта я знала: если солдаты хорошо говорят о своем командире, значит, человек стоящий. Не так ли до сих пор бойцы сурковской роты добрым словом поминают ротного? Мое любопытство было задето.

И вот я увидела старшего лейтенанта Смирнова. Мы с Клавой на рассвете шли ходом сообщения на свою позицию, навстречу брела группа разведчиков, возвращавшихся после ночной вылазки. Не знаю, как уж я догадалась, что это он; разведчики были в одинаковых маскхалатах, у всех руки на автоматах, висящих через шею.

«Красивый Виктор» и Гоша окликнули нас, протянули руки, здороваясь. Один разведчик — я сразу поняла: Смирнов — мельком глянул в мою сторону и прошел мимо, не останавливаясь.

— Не взяли? — тихо спросила Клава.

Гоша опустил голову. Он тащил «языка» на себе, когда немцы, спохватившись, обстреляли их из автоматов. Убитого наповал пленного пришлось оставить на «нейтралке». Хорошо, хоть с нашей стороны потерь не было.

— Слишком гордый и мрачный, — сказала Клава о командире разведчиков.

Я промолчала. Мне казалось, что я поняла его тогдашнее состояние. Столько дней вести наблюдение, с риском для жизни захватить «языка» и потерять его в виду своих окопов…

Через несколько дней мы узнали, что Смирнов со своими ребятами снова ушел в тыл врага. На этот раз разведчики вернулись не с пустыми руками.

И пришло мое счастье…

С Виктором Смирновым я позкакомилась по-настоящему на отдыхе, вернее, в самом конце десятидневного отпуска от войны. Снайперы и разведчики, воевавшие рядом, вместе и отдыхали в армейском запасном полку. Первые дни я отсыпалась, писала письма: как всегда, скопилась большая почта. Теплым июньским вечером Клава затащила меня на танцы.

В клубной палатке играла радиола, кружились пары. Особенно хорошо танцевал незнакомый старший лейтенант — стройный, туго перетянутый в талии ремнем, в начищенных до блеска хромовых сапогах. Густые вьющиеся волосы свешивались на лоб.

На первый взгляд, франт, и только! Но это лишь на первый, неопытный взгляд. Некогда и Шор и Сурков могли показаться такими, теперь-то я научилась отличать боевика, припарадившегося после трудного дела, от тылового шаркуна.