Варлен Стронгин - Александр Керенский. Демократ во главе России

Молодой политик смутился, но в душе был безумно рад, что делегаты просили именно его составить это воззвание: «Александр Федорович, просим! Кто же еще, как не вы!», «Сам Бог велел! Не откажите! Мы вам верим!», «Будьте добры!»

Через несколько дней он вошел в первый состав Временного правительства, сделал шаг вперед, как казалось ему и всем. Он не мог заглянуть в слишком далекое и обманное будущее. Но если бы остался в Совете, как Чхеидзе, то, как человек принципиальный и культурный, по всей вероятности, возглавил бы этот орган, и Ленину потом трудно было бы обвинить его в каких-либо грехах: он отнюдь не меньшевик, человек из народа, любившего его, верившего ему, демократ до мозга костей. Но он вошел в правительство, которое Ленин называл чисто капиталистическим. Возможно, Советы пошли бы за Керенским, а не за Лениным. Но это предположение из области «если бы». Из одиннадцати членов правительства десять принадлежали к либеральным и умеренно консервативным партиям. «Я был единственным социалистом, и вскоре газеты стали практически называть меня „заложником революции“. Это определение нисколько не смущало Александра Федоровича. Большевистская печать считает введение его в правительство уступкой буржуазии народным массам и приводит в качестве подтверждения этого факта фрагмент из воспоминаний В. В. Шульгина о разговоре министра земледелия кадета Шингарева с товарищами по партии, состоявшемся накануне революции:

«– Если на нас свалится власть, придется искать поддержки, расширяя прогрессивный блок налево…

– Как вы себе это представляете?

– Я позвал бы Керенского.

– Керенского? В качестве кого?

– В качестве министра юстиции, допустим… Надо вырвать у революции ее главарей… Из них Керенский – все же единственный… Гораздо выгоднее его иметь с собой, чем против себя».

Александр Федорович не чувствовал к себе какого-то предвзятого или снисходительного отношения со стороны других министров. Испытывал истинное уважение к председателю правительства князю Львову, ведущему свое происхождение от древнего рода Рюриковичей, семьсот лет правивших Россией. Несмотря на это, он всю жизнь пытался улучшить участь крестьян, боролся за их право участвовать в политической жизни страны, выступал против разлагающейся монархии. Этим он вызвал закономерное озлобление со стороны генерала Воейкова, отражающее отношение к новому режиму. Генерала раздражало то, что радовало Львова: «Мы можем считать себя счастливейшими людьми…», «Поколение наше попало в наисчастливейший период русской истории…» Князь был истинным гражданином своей страны, обладал выдающимся организаторским талантом и пользовался огромным моральным авторитетом. В этом глубоко религиозном человеке было что-то славянофильское и толстовское, замечал Александр Федорович, приказам он предпочитал убеждение и на заседаниях кабинета всегда побуждал всех к согласию. Его часто обвиняли в слабоволии, что было абсолютно безосновательным. Он слепо верил в неизбежность триумфа демократии (впрочем, как и Керенский), в способность русского народа играть созидательную роль в делах государства. И не уставал на людях и в частных разговорах повторять слова: «Не терять присутствие духа, сохраняйте веру в свободу России».

Князь Львов был уникальным человеком из редкой даже тогда породы умнейших и благороднейших людей и не случайно вызывал уважение и даже преклонение Керенского. Именно благодаря Львову с самого первого заседания Временного правительства министры в своих дискуссиях достигали быстрого и полного согласия. «Всех нас объединяло чувство долга, которое мы ставили выше принадлежности к разным партиям. К сожалению, это чувство оказалось недолговечным, и в дальнейшем Временное правительство не отличалось более единой убежденностью и взаимным доверием. Но тем не менее оно в поразительно короткий срок смогло заложить основы демократического управления, которое гарантировало ведущую роль в делах нации трудящимся массам и впервые ликвидировало все политические, социальные и этнические ограничения», – вспоминал Керенский.

…Спустя много лет в Америке он, уже поседевший, поднимется на шестой этаж Гуверовской башни, где помещался и находится до сих пор русский архив библиотеки Института войны, революции и мира, и в течение двух минут получит несколько ящиков с аккуратно разложенными стенограммами заседаний Временного правительства. Не спеша, но внимательно, с интересом он просмотрит их и подивится огромному объему законодательных актов, принятых им и коллегами по Временному правительству за первые два месяца Февральской революции. Вспомнит те незабываемые дни, горячее время нескончаемых дневных и ночных заседаний кабинета, всевозможных конференций и выступлений на митингах. Во время одной из своих долгих речей на митинге на морозном воздухе он сорвет голос, получит на всю жизнь расстройство связок и станет говорить хрипло и громко; окружающим будет казаться, что он кричит, что и было на самом деле. Бог с ней, с этой напастью, он тогда был молод, безудержно счастлив, что особенно ощущается, как ни странно, в преклонном возрасте. На время, часа на два, он забудет о старческих недомоганиях. Подумает, что совершил карьеру, похожую на восхождение к званию верховного судьи Америки знаменитого Уоррена. Будучи судьей в заштатном американском городке, молодой Уоррен оказался в щекотливом положении. В городе был убит чтимый людьми священник, и правящая партия перед предстоящими выборами требовала от судьи немедленно найти убийцу. Пятерых предполагаемых преступников представила она Уоррену, но он, несмотря на давление и угрозы с ее стороны, оправдал всю группу, не найдя в их действиях никакого отношения к убийству священника.

Оказавшись честным и смелым судьей, он быстро достиг признания. И в жизни молодого адвоката Керенского было немало процессов, во время которых власти и реакционная пресса не ожидали от него столь ярко выраженной гражданской позиции по важным политическим вопросам, травили его и даже приговаривали к тюремному заключению. Вот он и прослыл в народе защитником его интересов. Наверное, не случайно. И в работе Временного правительства он был неудержим в доказательстве своей правоты, ни на йоту не отступая от буквы и сущности закона. Как адвокат и член Думы, он объездил почти всю страну, вникая в жизнь народа, его беднейших слоев, и понял, что сопереживание их бедам – это одно, а следование букве закона часто бывает совершенно другое, поэтому нельзя идти на поводу у толпы по любому случаю. Здесь его опередит Ленин, обещая людям золотые горы и начисто забывая о том, что, обещая, надо отдавать, а не забирать.