Константин Поливанов - Пастернак и современники. Биография. Диалоги. Параллели. Прочтения

Среди литературных источников пастернаковского текста отметим прежде всего стихотворение А. Фета «Был чудный майский день в Москве…», написанное тем же размером – ямбом с чередованием четырех– и трехстопных строк (обратим внимание, что у Фета рифмовка МЖМЖ такая же, как в эпиграфе – «варианте темы» у Пастернака):

…Вдруг звуки стройно, как орган,Запели в отдаленьи;Невольно дрогнула душаПри этом стройном пеньи.И шел и рос поющий хор,И непонятной силойВ душе сливался лик небесС безмолвною могилой.…И миновал поющий хор,Его я минул взором,И гробик розовый прошелЗа громогласным хором……За гробом шла, шатаясь, мать.Надгробное рыданье!Но мне казалось, что легкоИ самое страданье.

Фетовское стихотворение помимо общности размера и сочетания мотива смерти ребенка с хором содержит еще один мотив, становящийся центральным в более близких по времени написания к Пастернаку стихах Н. Минского и В. Брюсова – мотив диалектического «единства противоположностей»: чудный майский день, похороны ребенка, легкость страданья и т. д. Декларативное стихотворение Минского «Два пути» написано не только тем же размером – ямбом с чередованием четырех– и трехстопных строк, но также и со сплошными мужскими рифмами, как и в пастернаковском тексте:

Нет двух путей добра и зла —Есть два пути добра.Меня свобода привелаК распутью в час утра.И так сказала: «Две тропы,Две правды, два добра —Раздор и мука для толпы,Для мудреца – игра.То, что доныне средь людейГрехом и злом слывет,Есть лишь начало двух путей,Их первый поворот.Сулит единство бытияПуть шумной суеты.Другой безмолвен путь – суляЕдинство пустоты.Сулят и лгут – и к той же мглеПриводят гробовой.Ты – призрак бога на земле,Бог – призрак в небе твой.Проклятье в том, что не даноЕдиного пути.Блаженство в том, что все равно,Каким путем идти.Беспечно, как в прогулки час,Ступай тем и другим,С людьми волнуясь и трудясь,В душе невозмутим.Их правду правдой отрицай,Любовью жги любовь.В душе меня лишь созерцай,Лишь мне дары готовь.Моей улыбкой мир согрей,Поведай всем, о чемС тобою первым из людейТеперь шепчусь вдвоем.Скажи, я светоч им зажгла,Неведомый вчера.Нет двух путей добра и зла,Есть два пути добра».

Такую же ритмическую форму имеет и декларативная концовка брюсовской поэмы «Царю Северного полюса»:

Я вам принес благую весть,Мечты былых веков:Что в мире много истин есть,Как много дум и слов.Противоречий сладких сетьСвязует странно всех:Равно и жить и умереть,Равны Любовь и Грех.От дней земли стремись в эфир,Следи за веком век:О, как ничтожен будет мир,Как жалок человек!Но, вздрогнув, как от страшных снов,Пойми – все тайны в нас!Где думы нет – там нет веков,Там только свет – где глаз.Стихий бессильна похвальба,То – мрак души земной.К победе близится борьба, —Дышу, дышу весной!И что в былом свершилось раз,Тому забвенья нет.Пойми – весь мир, все тайны в нас,В нас Сумрак и Рассвет.

Здесь тот же мотив вечной двойственности: мрак – свет, любовь – грех и т. д., а кроме того, с пастернаковским текстом оба приведенные стихотворения перекликаются еще и темой рассвета, «часа утра». Наибольшее число употреблений ямба, чередующего четырех– и трехстопные строки со сплошной мужской рифмой, в поэзии рубежа веков мы встречаем у К. Бальмонта – в книге «Будем как солнце» «Да, я люблю одну тебя…»:

…За то, что ты, забыв себя,Спешишь с высот упасть.С высот холодных и немых Тебя я заманил…

(Ср.: «Скоро ли с высот дитя… падет…»).

Также и «Заклятие» уже в первой строке декларирует ту же «двойственность», которую мы отмечали у Минского и Брюсова:

Я видел правду только раз,Когда солгали мне…

В книге Бальмонта «Только любовь» тот же мотив в сочетании с «музыкой» в стихотворении «Лунная соната»:

Моя душа озаренаИ Солнцем, и Луной,Но днем в ней дышит тишина,А ночью рдеет зной…

В его книге «Песни мстителя» – «Царь-ложь» с ярко выраженным социальным мотивом:

…Но кровь рабочего взошла,Как колос, перед ним…Гудят колосья, как толпа,Растет колосьев строй…

(Ср.: Восходит хор и строясь голоса – при наличии у Пастернака также и намека на социальный мотив: Дворцы мне стих сдадут…)

Традиционный мотив одиночества поэта-художника и непонимания его окружающими (…разве сам я не таков, / Не внятно одинок…) мы встречаем и у Д. Мережковского в стихотворении «Одиночество»:

Поверь мне: люди не поймутТвоей души до дна!..

Мотивы сопоставления поэта-певца и царя, связанности хора и леса, а также ряд мотивов, важных для всей книги «Близнец в тучах» и не выраженных явно в «Хоре» – мотивы «двойничества» и «гибельного плавания» находим в стихотворении «Уход царя» из книги «Нежная тайна» Вяч. Иванова:

Вошел, – и царь челом поник.Запел, – и пир умолк.Исчез… – «Царя позвал двойник» —Смущенный слышен толк.Догнать певца Царь шлет гонца…В долине воет волк.Царевых вежд дрема бежит;Он бродит, сам не свой:Неотразимо ворожит Напев, еще живой…Вся дебрь ясна;Стоит луна За сетью плющевой.Что вещий загадал напев,Пленительно-уныл?Кто растерзал, как лютый лев,Чем прежде счастлив был?В душе, без слов,Заветный зов, —А он забыл, забыл…И царь пошел на смутный зов,Тайком покинул двор.Широкошумных голосовВзманил зыбучий хор.И все родней —О ней, о ней! —Поет дремучий бор.И день угас; и в плеске волн,Где лунною игройСпит, убаюкан, легкий челн, —Чья песнь звенит порой?Челнок плывет,Она зоветЗа острой той горой.На бреге том – мечта иль явь?– Чертога гость, певец;Он знает путь! – и к брегу вплавьКидается пловец…Где омут синь,Там сеть закинь —И выловишь венец.

Из поэтического контекста, не связанного с ритмической структурой, необходимо назвать также блоковское «Девушка пела в церковном хоре…» – с «плачущим ребенком», а также прозаический текст самого Пастернака «История одной контроктавы» об органисте, который в порыве творческого экстаза не услышал зов ребенка, забравшегося в органный механизм, и раздавил собственное дитя.