Дмитрий Бобров - Записки военнопленного

Внешне он не производил впечатления невменяемого, но в данном случае внешность была по-настоящему обманчива — в тихом омуте водились маленькие бесы и большие демоны. И всё же он был человеком в общении корректным и коммуникабельным; от него я узнал немало интересной информации о жизни в тюремной психбольнице.

Действительно не зря арестанты стремились попасть сюда. Лишь на отделении экспертиз бытовые условия и обращение охраны оставляли желать лучшего: на других отделениях жизнь пациентов была сравнительно неплохой. Во-первых, благодаря тому, что учреждение находилось в ведомстве Министерства здравоохранения и здесь не было камуфлированной минюстовской охраны — источника многих насилий и притеснений. Штатские санитары были много более человечнее сотрудников внутренней службы ГУФСИНА. Только на отделении экспертиз можно было здесь увидеть камуфлированных охранников, на всей остальной территории больницы властвовали исключительно врачи, сёстры и санитары. Во-вторых, здесь не существовало никаких жестко регламентирующих правил, пыточного гуфсиновского режима, ограничений передач и свиданий. Можно ежедневно встречаться с родными, получать передачи с любыми продуктами и даже звонить по городскому телефону, хотя почти все пациенты имели собственные мобильники. В-третьих, пациент психбольницы мог оказаться на свободе по решению врачебной комиссии, если она сочтёт его выздоровевшим, вне зависимости от совершённого им преступления, даже если уголовным кодексом за него предусмотрено весьма продолжительное наказание. И большинство пациентов учреждения составляли как раз убийцы, хотя было и несколько каннибалов, сексуальных маньяков и серийных убийц. В суде они бы получили не менее 20 лет лишения свободы, а то и пожизненное, ну а здесь освобождались после комиссии не отсидев и 5 лет.

Мне было скучно. В отличие от других отделений, где было предусмотрено целых две часовых прогулки в день, на отделении экспертизы гулять арестантам было нельзя, и целый день приходилось лежать на кровати, убивая время разговорами с сокамерниками и чтением книг. Кормили сносно, но в недостаточном количестве и если бы не регулярные передачи, то я бы голодал. Книги можно было взять вечером. Их подвозили на подвижном столике прямо к двери камеры-палаты: пожелтевшие от времени тяжёлые кирпичи канувших в Лету советских авторов, современные фантастические романы с яркими рисованными обложками, журналы позднего перестроечного периода и прочую макулатуру.

Навсегда запомнился толстый том одного советского писателя, бывшего председателя Союза Советских Писателей некогда находившегося в авангарде интеллектуальной элиты страны, а ныне совершенно никому неизвестного. Это был тот самый набоковский роман о жизни шестисотлетнего дерева — литературная вершина советского мышления. Бескрайняя тайга расстилалась на страницах книги и нить повествования неразрывно связанная с зелёным океаном тайги, исторические события, смерти и рождения людей словно были всего лишь фоном для бесконечного описания шелеста листьев на верхушках деревьев.

Вечером всем желающим предлагалось принять наливаемую из огромной стеклянной бутыли успокаивающую микстуру. Выпившие мензурку тёмно-коричневого мутного напитка мгновенно засыпали мертвецким сном и в течение следующего дня были флегматично-спокойны, сонны и неповоротливы. Зэки с удовольствием пили отдающую спиртом жидкость, я же решил избежать применения этого загадочного снотворного снадобья полагая, что оно изготовлено с применением вредных психотропных препаратов.

Раньше я отчего-то считал будто в течение четырёхнедельной экспертизы врачи будут проводить тщательное обследование моей психики и поведения, будут ежедневно тестировать меня, расспрашивать, ни на час не оставляя в покое. На самом деле вся экспертиза представляла собой набор немногих процедур образующих последовательный и неизменный медицинско-бюрократический ритуал, берущий своё начало в глубинах тёмных времён карательной советской психиатрии.

Спустя неделю, видимо убедившись в моей неопасности меня, перевели в обычную камеру № 12. Всё её отличие от камеры № 1 заключалось в количестве спальных мест — их было три, а не четыре. Сокамерниками оказались мелкие воришки — подростки токсикоманы. Было им наверно лет, по 14, а выглядели они не больше чем на 12. Коротко стриженые мальчишки как маленькие проворные обезьянки прыгали и бегали по камере, непрерывно курили и ругались матом. Казалось их головы набиты мокрой туалетной бумагой вместо мозгов — такое возникло впечатление после нескольких проведённых в одном помещении дней.

Переводы из камеру в камеру здесь имели место быть также как и в тюрьме, но в отличие от тюремных оперов, понять мотивы психиатров я так и не смог. Быть может вопреки уверениям Ирины Владимировны они хотели создать стрессовые ситуации для выявления нервнобольных? Так или иначе, через три дня малолеток куда-то перевели, а в камеру подселили тихого, всего уже седого мужичка. Он назвался Степаном Иванычем и рассказал необычайно грустную историю своей судьбы — никем не замеченную современную трагедию никому не нужного человека. Его история поразила меня, цинизм действующих лиц возмутил до глубины души.

Когда-то он работал в школе, был учителем физкультуры и имел спортивный разряд. Он занимался бегом и лыжным спортом, у него была семья — жена и дети. Всё перевернулось с распадом Советского Союза. Он никогда не пил, но, оказавшись за чертой бедности, вдруг психически надломился. Дети уехали в другие города и, по-видимому, забыли о существовании родителей, а он постепенно потерял какую-либо связь с реальностью. Что именно послужило причиной болезни, наверное, уже никогда не узнать. Быть может, постепенно мозг переставал работать, а может, был внутренний взрыв и удар мгновенно поразивший его, не важно. Им овладело апатичное безволие, и частично отказала память. Однажды он потерял все свои документы и сам чуть не потерялся, находясь в гостях в другом городе. Чужие люди помогли Степан Иванычу добраться до дома, однако в этот сложный жизненный период тихого добродушного старичка предала собственная жена. У неё давно уже был любовник и когда Степан Иваныч по причине болезни стал совсем беззащитен, от него решили избавиться самым жестоким и циничным способом. Его избили и выбросили на улицу — больного, усталого старика. Подобно брошенной собаке, которая, повинуясь инстинкту всё равно возвращается к неблагодарному дому, из которого её выгнали, он долго стучался в дверь своей бывшей квартиры, а, не достучавшись, устроился на ночлег в подъезде дома. Там и поселился он до тех пор, пока в действие не вступил участковый милиционер, чья фамилия осталась мне неизвестной. Получив от жителей подъезда сигнал о человеке, обосновавшемся в подъезде, участковый быстро отыскал Степана Иваныча и сразу понял, что имеет дело с недееспособным индивидом. Может быть, он помог старику восстановить справедливость, получить новые документы и отстоять права на часть собственной квартиры? Ничего подобного, хотя участковый действительно обеспечил его жильём — в тюрьме. Сначала безымянный страж закона заявил старику, чтобы он убирался с территории его участка, а когда старик проигнорировал несколько предупреждений, участковый изъял у него им же и подложенный рожок автомата Калашникова. Степан Иваныча арестовали по статье 111 уголовного кодекса — за незаконное хранение боеприпасов и посадили в тюрьму. Равнодушно не вдаваясь в подробности дела, следователь назначил ему психиатрическую экспертизу и Степана Иваныча привезли сюда.