Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

— Эту песню я никогда не слыхал, — сказал он.

— Да, это наверное новая песня. Я случайно ее слышала от одного солдата в Краматорске, где мы жили.

— Красивая мелодия, — сказал Сергей опять.

Я же, видя, что он не уходит, решила использовать этот случай, чтобы узнать что-нибудь о нем. Сергей не знал, что я уже кое-что о нем знаю.

— А как вы сюда попали? — вдруг выпалила я. — Ведь по вас видно, что вы не пастух, несмотря на лапти и лохмотья. Ваша речь тоже не подходит к этому убору. Но, конечно, немцы не поймут, — поспешила я успокоить его. Некоторое время мы молчали, потом Сергей сказал:

— Знаете что, не идите домой в деревню. Оставайтесь лучше здесь, у пастуха. Иначе немцы заберут вас в Германию. Это не слухи, они действительно увозят молодежь.

Я удивленно смотрела на Сергея. Он говорил не так, как всегда. В его голосе было какое-то волнение и вместе с тем убеждение.

— А вы… — я хотела сказать, но он перебил меня.

— Да, я тоже скрываюсь здесь, потому что не хочу работать на врага, если он, скажем, даже лучше, чем наши. История нам показала, что от врага ничего хорошего нельзя ожидать. Да, да, я знаю, что сейчас крестьяне живут лучше, чем при советской власти: у каждого есть корова, свинья, овца. Но кто знает, как долго все это продлится? Ведь еще ничего не известно. Война не окончена, и мы не должны прельщаться тем кусочком, которым нас заманивают куда-то. Да, да, я знаю, — продолжал Сергей, — что от немцев ничего хорошего ожидать нельзя. Он вдруг замолчал, но через секунду добавил:

— Не уходите отсюда. Оставайтесь здесь, среди нас… Сегодня вечером придут люди… Они…

— Сергей, — теперь я перебила его, так как его речь показалась мне очень странной, — вы тоже…

Я не договорила, он прервал меня:

— Да, конечно!

Вероятно, мое лицо выражало что-то, что мешало ему продолжать. Он замолчал и в упор посмотрел на меня.

— И вот все это время вы меня изучали, чтобы только теперь сказать мне об этом?

— Ах, нет! — отмахнулся он. — Я вас не изучал. Я только не хочу, чтобы вы стали жертвой врага. Уже многие, которых я хорошо знаю, попались на его уловку. Да, попались в сеть, из которой вряд ли удастся выбраться.

Сергей шагнул ко мне и взял обе мои руки:

— Если бы ты знала, как беспомощно ты выглядела, когда лежала в бреду. — Он вдруг перешел на интимное «ты». Я отступила на шаг, и мы смотрели друг на друга, как бы меряя силы. Тогда я сказала:

— Спасибо тебе. Ты, может, спас мне жизнь… Но то, к чему ты меня хочешь привлечь, — родина, враги и прочее… Нет, у меня нет родины! А разве у тебя она есть?

— Как? Конечно, есть. Здесь, везде. — И он показал рукой на широкий простор. — Эта степь! Эти пригорки! Эта душистая земля! Овцы…

— Знаете, — начала я опять, — честно говоря, у меня нет родины на этой же родине. Советская власть отняла у меня отца, он в Сибири. А мать, как чернорабочая, должна была ишачить на строительстве за сто пятьдесят рублей, чтобы прокормить нас четверых. А теперь у нас нет и того. Нет ни угла, ни будущего. И, представьте себе, — я говорила уже с сарказмом, — это сделали не враги, не немцы, а наши. Немцы только продолжают то, что уже давно началось, а именно, бесприютность на родине. Я видела, как эта наша родина годами мучила нас, пока мы все не стали ее просто ненавидеть. И несмотря на это, я все еще до конца надеялась на то, чего не было. Везде была только ложь. Ложь, которой нас кормили изо дня в день все эти годы. За такую родину я должна теперь бороться?! Я ничего не чувствую к такой родине. У меня ничего не осталось для нее.

— Ты говоришь глупости! — почти вскрикнул Сергей. — Ведь ты не знаешь, что представляет собой враг, который занял нашу территорию!

— Но зато я хорошо знаю, что из себя представляет советская власть. Проанализировав всю мою жизнь, — продолжала я, — я могу сказать, что большинство лет было не что иное, как цыганское кочевание из города в город, особенно после того как нас выдворили из нашей деревни, где у нас была родина.

— Но мы обязаны родине нашим образованием, — ответил Сергей.

— Это слабый аргумент, Сергей. Каждый тычет пальцем на образование. И в школе, и по радио — везде и всюду нам вечно говорили, как мы счастливы, что получаем бесплатное образование. Да, может, ты прав, я, может, обязана ему тем, что оно помогло мне понять, как все и везде полно лжи. Как будто ты сам этого не видишь!

Сергей смотрел на меня с каким-то почти ожесточенным выражением лица.

— Может, твоя жизнь была тяжелее моей, но верь мне, я знаю немцев. В мои двадцать шесть лет я уже был на фронте врачом. И я видел ужасные вещи, там, у немцев в тылу.

— Но ведь это было на фронте, — ответила я, — на то война. А я видела насилие в мирное время, здесь, у нас на родине. Насилие, которое не враги творили, а свои.

Сергей ничего не ответил и все смотрел на меня. Наши овцы мирно паслись вокруг нас. Стояла абсолютная тишина, было даже слышно, как под снегом журчали уже маленькие ручейки. Я сделала движение, чтобы уйти, когда случилось что-то непонятное. — Сергей подбежал ко мне, схватил меня за руку и потащил за собой так быстро, что я с трудом держалась, чтобы не упасть, спотыкаясь о камни и сугробики снега.

— Идем! — говорил он с каким-то бешенством. — Я покажу тебе, что делает враг в «мирное время», ведь здесь давно уже нет фронта. Идем!

Мы остановились, тяжело дыша. Перед нами был небольшой яр, окруженный со всех сторон скалами.

— Смотри вниз! Видишь? — почти кричал Сергей.

Сначала я видела только белый снег внизу. Но всмотревшись пристальнее, я начала различать руки, ноги, головы, а затем целую массу людей, сваленных в одну кучу. Они частично были засыпаны землей и снегом. Но снег местами уже растаял. Зрелище было кошмарное. Я испуганно схватила руку Сергея и невольно прижалась к нему.

— Что это?

Но он, положив свою руку мне на плечи, повернул меня и потащил оттуда. Когда мы отошли от обрыва, Сергей сказал:

— Это евреи. Их расстреляли здесь осенью, спустя несколько месяцев после начала оккупации. Это было уже «мирное время», — добавил он почти ядовито. — Когда настанет весна, можешь себе представить, какая здесь будет вонь от этих разлагающихся тел. А впрочем, они их, вероятно, зароют.

Я была настолько поражена, что не могла ничего сказать. Мы долго шли молча. Сергей обнял меня за плечи и слегка прижимал к себе. Если бы кто-то нас встретил, мог бы подумать, что мы влюбленная пара. Но в наших лицах было так много печали и потерянности, что это совсем не было похоже на любовь. И все же с этого дня наши отношения изменились.