Юрий Рубцов - Маршалы Сталина

Вот лишь отдельные фрагменты заявления Новикова на имя Сталина от 30 апреля 1946 г.: «Касаясь Жукова, я прежде всего хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений…

Вместо того чтобы мы, как высшие командиры, сплачивали командный состав вокруг Верховного Главнокомандующего, Жуков ведет вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является «добрым дядей»…

Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования и в то же время Жуков не стесняясь выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им…

Ко всему этому надо еще сказать, что Жуков хитрит и лукавит душой. Внешне это, конечно, незаметно, но мне, находившемуся с ним в близкой связи, было хорошо видно. Говоря об этом, я должен привести вам в качестве примера такой факт: Жуков на глазах всячески приближает Василия Сталина, якобы, по-отечески относится к нему и заботится. Но дело обстоит иначе. Когда недавно уже перед моим арестом я был у Жукова в кабинете на службе и в беседе он мне сказал, что, по-видимому, Василий Сталин будет инспектором ВВС, я выразил при этом свое неудовлетворение таким назначением и всячески оскорблял Василия. Тут же Жуков в беседе со мной один на один высказался по адресу Василия Сталина еще резче, чем я, и в похабной и омерзительной форме наносил ему оскорбления…

Жуков везде стремился протаскивать свое мнение. Когда то или иное предложение Жукова в правительстве не проходило, он всегда в таких случаях очень обижался.

Как-то в 1944 году, находясь вместе с Жуковым на 1-м Украинском фронте, он рассказал мне о том, что в 1943 году он и Конев докладывали Сталину план какой-то операции, с которым Сталин не согласился. Жуков, по его словам, настоятельно пытался доказать Сталину правильность этого плана, но Сталин, дав соответствующее указание, предложил план переделать. Этим Жуков был очень недоволен, обижался на Сталина и говорил, что такое отношение к нему очень ему не нравится».

Позднее, когда уже после смерти диктатора состоялся суд над бывшим министром госбезопасности B. C. Абакумовым, выяснилось, что вся инициатива в подобной «раскрутке» Новикова исходила от Сталина лично. «…Я ничего не делал сам, — говорил Абакумов на суде, получив последнее слово. — Сталиным давались указания, а я их выполнял». Следователи же заранее заготовили нужный им текст и вынудили арестованного военачальника подписать его. «Потом заставили… — рассказывал позднее Новиков, выступая на процессе по делу бывшего руководителя МГБ уже в качестве свидетеля. — Это было у Лихачева в кабинете, продолжалось около 7–8 часов… Было жарко мне, душно, слезы и спазмы душили…»

Тем не менее, даже Сталину было видно, что показания главного маршала авиации довольно скудны по части военного переворота. Поэтому недостающие аргументы он надеялся услышать от участников заседания.

«Выступили поочередно члены Политбюро ЦК партии Г. М. Маленков и В. М. Молотов, — вспоминал позднее Георгий Константинович. — Оба они стремились убедить присутствующих в моей вине. Однако для доказательства не привели каких-либо новых фактов… После Маленкова и Молотова выступили Маршалы Советского Союза И. С. Конев, А. М. Василевский и К. К. Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках моего характера и допущенных ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком. Особенно ярко и аргументированно выступил маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко, который закончил свою речь так: «Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны».

Сталин, похоже, заколебался в своем намерении арестовать маршала. Когда же и сам Жуков, глядя ему прямо в глаза, твердо отверг какую-либо причастность к заговорщической деятельности, ситуация и вовсе переломилась. Вождь пока ограничился высылкой маршала из Москвы, направив его командующим Одесским военным округом.

Следует, наверное, оговориться, что это была не первая попытка расправиться с Жуковым. Еще до войны, когда в 1938 г. он командовал 6-м кавалерийским корпусом, начальник политотдела входившей в состав корпуса 4-й кавдивизии некий Тихомиров инициировал разбирательство партийного «дела» будущего маршала. Жуков не стал покорно выслушивать возводимую на него в ходе партсобрания напраслину, а перешел в контратаку. Это произвело на участников собрания должное впечатление, не решившихся на объявление командиру корпуса взыскания, чего добивались клеветники. «Ну а если бы парторганизация послушала Тихомирова и иже с ним, что тогда могло получиться? Ясно, — резюмировал Жуков, — моя судьба была бы решена в застенках НКВД, как и многих других наших честных людей».

Больше того, он дал телеграмму Сталину и Ворошилову о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности. Как знать, не она ли уберегла Георгия Константиновича от ареста? А вот его откомандированию летом 1938 г. на Халхин-Гол уж точно помогла.

Когда на совещании у Сталина решали, кто из командиров смог бы переломить неудачный до того ход боев с японцами, с подачи командующего войсками Белорусского военного округа Тимошенко всплыла фамилия Жукова. Сталину она была знакома, но вот в какой связи — он не помнил. Ворошилов подсказал: «Это тот самый Жуков, который в 37-м прислал вам и мне телеграмму о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности». «Ну, и чем дело кончилось?» — «Ничем, — ответил нарком. — Выяснилось, что для привлечения к партийной ответственности оснований не было».

Это, несомненно, подавало кандидатуру Жукова в выгодном свете. Когда же ее поддержал секретарь компартии Белоруссии П. К. Пономаренко, все сомнения у Сталина отпали.

Как известно, на Халхин-Голе Красная Армия одержала впечатляющую победу, надолго охладившую воинственный пыл японцев. «Я поехал туда с радостью, — рассказывал полководец, беседуя с писателем Симоновым. — А после завершения операции испытал большое удовлетворение. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы[15]… То, в чем меня раньше пытались обвинить, стало наглядной неправдой».