Джим Корбетт - Моя Индия

В то лето, когда я вернулся, по всей Бенгалии свирепствовала холера. Однажды две женщины и один мужчина из бригады, разгружавшей уголь, заболели холерой. Чамари и я по очереди ухаживали за больными, вселяя в них уверенность, и лишь сила воли победила болезнь. Как-то ночью вскоре после этого случая я услышал, что кто-то ходит у меня на веранде. Я жил в бунгало один, поскольку Сторрар, получив повышение, уехал. На мой вопрос, кто это, голос из темноты ответил: «Я — жена Чамари и пришла сказать вам, что он заболел холерой». Я попросил ее подождать, быстро набросил на себя кое-какую одежду, зажег фонарь, и мы отправились в путь, захватив с собой палку, поскольку Мокамех-Гхат кишел ядовитыми змеями.

В тот день Чамари работал часов до четырех, а потом сопровождал меня в близлежащую деревню, где, как нам стало известно, серьезно заболела женщина-грузчица по имени Парбатти из его угольной бригады. Вдова с тремя детьми, она первой вызвалась работать у меня, когда я прибыл в Мокамех-Гхат, и в течение двадцати лет работала не покладая рук. Всегда веселая и довольная, готовая оказать помощь каждому, кто в ней нуждался, она была душой наших воскресных собраний. Будучи вдовой, она могла болтать со всеми о чем угодно, не боясь людской молвы. Мальчик, принесший весть о болезни этой женщины, не знал, что с ней случилось, но был убежден, что она умирает. Захватив с собой простые лекарства и пригласив по пути Чамари, я поспешил в деревню. Мы нашли Парбатти лежащей на полу в ее хижине. Голова женщины покоилась на коленях ее седовласой матери. Это был первый и, я надеюсь, последний случай столбняка, который мне пришлось увидеть. Зубы Парбатти, которые принесли бы целое состояние кинозвезде, были поломаны при попытке разжать их, чтобы напоить больную водой. Она была в сознании, но не могла говорить, и у меня не хватает слов описать страдания, выпавшие на ее долю. Единственное, что я мог сделать для облегчения ее страданий, — это помассировать сведенные судорогой мышцы гортани, чтобы ей легче дышалось. В то время как я делал массаж, ее тело содрогалось от страшных конвульсий, как будто через нее пропускали электрический ток. К счастью, ее сердце перестало биться и страдания окончились. Чамари и я молча возвращались из убогой хижины, где уже начались приготовления к кремации. Несмотря на то что между этой женщиной из высшей касты и нами лежал целый океан предрассудков, мы очень любили ее. Оба мы знали, что этой веселой трудолюбивой маленькой женщины нам будет недоставать в большей мере, чем мы в этом признавались себе. В тот вечер я уже не видел Чамари, поскольку мне пришлось уехать по делам в Самариа-Гхат. И вот приходит его жена и сообщает, что он заболел холерой.

Мы в Индии ненавидим холеру и боимся ее, но нас не пугает опасность заразиться этой болезнью, может быть, потому, что мы — фаталисты. И поэтому я не удивился, увидев несколько человек, сидящих на полу вокруг кровати Чамари. В комнате было темно, но он узнал меня при свете фонаря, принесенного мною, и сказал: «Прости эту женщину за то, что она позвала тебя в такой поздний час, — было два часа ночи, — я приказал не беспокоить тебя до утра, но она не послушалась». Всего лишь десять часов назад я расстался с Чамари, и он был совершенно здоров. Теперь я был поражен изменениями, происшедшими в нем всего за несколько часов. Чамари всегда был худым и слабым, но теперь казалось, что он уменьшился вдвое. Глаза его глубоко запали, и голос превратился почти что в шепот. В комнате стояла удушающая жара, и я, прикрыв полуголое тело больного простыней, заставил присутствующих мужчин вынести его вместе с кроватью во двор, где ему было легче дышать.

Чамари и я выходили многих холерных больных, и он лучше, чем кто-либо другой, осознавал, как опасно проявление паники и как необходима безграничная вера в простые лекарства, которыми я располагал. Он героически сражался с этой ужасной болезнью, никогда не терял надежды и принимал все лекарства, чтобы побороть болезнь и подкрепить организм. Несмотря на жару, ему было холодно. Единственный способ поддержать тепло в его организме заключался в том, что я поместил жаровню с тлеющими углями под его кровать и заставил своих помощников втирать толченый имбирь в ладони его рук и ступни ног. Борьба продолжалась в течение сорока восьми часов, причем в любую минуту могла наступить смерть. Затем этот мужественный человек впал в состояние прострации, пульс почти пропал, а дыхание стало прерывистым. С полуночи и почти до четырех часов утра Чамари продолжал оставаться в таком состоянии. Я знал, что мой друг не поправится. В течение всех этих долгих часов ухаживавшие вместе со мной за больным люди молча сидели на земле или стояли вокруг Чамари. Внезапно он привстал и взволнованным, но совершенно естественным голосом сказал: «Махараджа, махараджа. Где вы?» Я стоял у изголовья кровати, и, когда нагнувшись положил руку ему на плечо, он схватил ее обеими руками и промолвил: «Махараджа, Парамешвар зовет меня, и я должен идти». Затем, сложив руки вместе и склонив голову, он сказал: «Парамешвар, я иду». Когда я опустил его на кровать, он был уже мертв.

Около сотни людей всех каст присутствовали при кончине Чамари и слышали его последние слова. Среди них был незнакомец с сандаловым знаком на лбу, говорящим о его принадлежности к касте браминов. Когда я опустил на кровать исхудавшее тело, незнакомец спросил, кто это. Узнав, что это был Чамари, он сказал: «Я нашел того, кого долго искал. Я жрец большого храма Вишну в Каши.[58] Мой господин, главный жрец, узнав о добрых делах этого человека, послал меня разыскать его и привести в храм с тем, чтобы увидеть его. Теперь я вернусь к своему господину и сообщу, что Чамари умер. Я повторю ему слова, сказанные Чамари». Затем, положив сверток, который он держал в руках, на землю и сняв сандалии, этот жрец-брамин приблизился к ногам покойного и выразил почтение умершему из касты «неприкасаемых».

Никогда не увидит Мокамех-Гхат похорон, подобных похоронам Чамари. Все жители — богатые и бедные, индусы, и среди них брамины и «неприкасаемые», мусульмане и христиане — пришли, чтобы отдать последний долг человеку, который прибыл сюда, придавленный своим низким происхождением. Тогда у него не было друзей. Ушел он от нас уважаемый всеми и любимый многими.

С точки зрения нашей христианской веры Чамари был язычником. Он принадлежал к самому низшему слою «неприкасаемых» Индии, но если после смерти мне отведут то же место, что занял он, я буду доволен.

ЖИЗНЬ В МОКАМЕХ-ГХАТЕ

Мы в Мокамех-Гхате не только трудились и спали. С самого начала работа требовала напряжения всех наших сил. Так было и в дальнейшем, но со временем наши руки огрубели, мышцы спины окрепли и мы привыкли к такому образу жизни.