Герхард Кегель - В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста

«Подпольщик» в стране друзей

Положение, в котором я оказался теперь в Москве, было для меня новым, непривычным. Коммунист и антифашист, я впервые находился в столице первого в истории социалистического государства. Но о впечатлении, которое производили на меня этот единственный в мире город, эта страна и ее люди, о том, что я повседневно здесь открывал для себя, я ни с кем не мог говорить. Ведь я находился здесь, так сказать, в качестве «подпольщика», не имея права чем-либо выдавать свою огромную симпатию к этому городу, к этой стране, к ленинской Коммунистической партии, к этим людям, которые упорно трудились рядом со мной и, преодолевая колоссальные трудности, строили социализм.

За обедом или ужином в какой-нибудь московской гостинице или в ресторане с другими членами торговой делегации, с сотрудниками посольства фашистской Германии и руководителями германских промышленных предприятий, которые приезжали в СССР для заключения сделок, конечно, часто возникали разговоры о Москве и о Советском Союзе. Это были очень разные люди. Одни, по крайней мере, пытались судить здраво и мыслить самостоятельно; другие же являлись безнадежно отравленными антикоммунизмом. И когда кто-нибудь из них начинал нести невероятный и зловредный вздор, я не мог запросто хлопнуть его по плечу и сказать то, к чему меня так и подмывало: «Вы, дорогой господин, просто политический кретин!» Я, конечно, не мог без возражений выслушивать подобную чепуху, но мне приходилось тщательно выбирать слова для ответа.

Я хорошо понимал, что в моем положении любой опрометчивый шаг или слово могли иметь самые тяжелые последствия, даже стоить мне головы. А она мне была, собственно, нужна еще для того, чтобы после свержения гитлеровского режима, во что я также надеялся внести свой скромный вклад, участвовать в строительстве социалистической Германии. Скажу честно, я дорожил своей головой. В большинстве случаев я почти не знал людей, с которыми мне приходилось сидеть за одним столом в Москве. Мне также было неизвестно, кто из них по поручению гестапо следил за членами делегации и за сотрудниками посольства.

На официальных приемах или «рабочих обедах» мне приходилось часто встречаться и беседовать с членами советской делегации на переговорах. Они, конечно, не знали, кто я в действительности, и не должны были этого знать. Поэтому в разговорах с ними я не мог превышать определенную меру дипломатической вежливости и дипломатически-любезного интереса к Москве и к советским делам. К тому же ведь за тем же столом сидели и слушали мои немецкие «братья» и коллеги.

Чтобы с определенной долей уверенности судить о находившихся в Москве дипломатах, военных, чиновниках и представителях делового мира фашистской Германии, мне потребовалось немало времени. Познакомившись с ними поближе, я был с некоторыми довольно откровенен и критичен, – разумеется, всегда в рамках буржуазных представлений. С другими, напротив, я считал необходимым приспосабливаться к официальной терминологии фашистов, проявляя при этом крайнюю осторожность.

Мне было нелегко играть роль «подпольщика» в стране друзей. В Варшаве все обстояло проще. Там я всегда мог поговорить со своей женой и соратницей, с товарищами из нашей маленькой подпольной группы, поделиться с ними своими заботами и трудностями. В Варшаве я являлся частицей, хотя и небольшого, коллектива единомышленников – борцов против фашизма. В Москве же я, в силу обстоятельств, был один во враждебном мне окружении, хотя и в стране друзей. В повседневном общении с членами делегации на переговорах, с сотрудниками посольства фашистской Германии, с промышленниками и другими приезжавшими в Москву из Германии официальными лицами мне постоянно приходилось быть начеку, ко всему и ко всем проявлять недоверие. Всегда, в любой ситуации я должен был контролировать свои чувства и мысли, в том числе и когда в кровь попадал алкоголь, а временами его содержание бывало довольно высоким. Все это, как мне хорошо известно по собственному опыту, требует большего нервного напряжения, чем преодоление гораздо более опасных, но не продолжительных ситуаций.

Я, конечно, понимал, что мои контакты с советскими друзьями и их Центром, который непосредственно подчинялся командованию Красной Армии, могли осуществляться только через специально подобранного, надежного и имевшего на сей счет специальное поручение связного. Это диктовалось не в последнюю очередь интересами моей личной безопасности. О том, что я вошел в состав торговой делегации, Центру сообщила Ильза Штёбе; об этом она поставила меня в известность еще в Берлине. Вот почему я был уверен, что вскоре кто-то даст мне знать о себе.

Связь восстановлена

Дней через восемь после моего прибытия в Москву в моем номере гостиницы зазвонил телефон. Судя по голосу, на другом конце провода была женщина, которая хотела срочно встретиться со мной. Это произвело на меня несколько странное впечатление. И поскольку женщина в ходе довольно продолжительной болтовни не произнесла ни одного слова, которое я мог бы истолковать как пароль, я сказал ей, что она, видимо, ошиблась, и повесил трубку.

Прошло еще несколько дней, и, подняв как-то вечером трубку зазвонившего телефона, я услышал знакомый голос – голос Рудольфа Гернштадта. Мы сразу же договорились о «случайной» вечерней встрече в холле соседней гостиницы. Затем во время неторопливой прогулки по малолюдным улицам в стороне от городского центра мы обсудили все необходимое.

В начале пребывания в Москве торговой делегации Гернштадт поддерживал со мной постоянную связь. Он жил в небольшой гостинице на другом берегу Москвы-реки, где иностранцы обычно не останавливались. Мы встречались с ним раз в неделю, а иногда – в две недели. Встречи чаще всего происходили у него в гостинице. Мы обменивались информацией и мнениями, обсуждали международные события. Затем я вновь оставался один – один в стране друзей, но во враждебном окружении.

Примерно два месяца спустя я познакомился с моим окончательным постоянным связным – очень симпатичным и деловым полковником Красной Армии. Он представился мне как Павел Иванович Петров.

Торговые переговоры затянулись. Поначалу у нас говорили, что к рождеству 1939 года мы вернемся в Берлин. Но если вначале дело шло быстро, то потом переговоры стали прерываться и все останавливалось то на день, то на неделю. Временами между отраслевыми министерствами в Москве и в Берлине проводился обмен товарными списками и памятными записками. У нас было много свободного времени, и мы знакомились с Москвой и ее достопримечательностями, ходили в театры и на концерты, не раз бывали в Третьяковской галерее. Посол Риттер выехал в Берлин для консультаций. Во время его длительного отсутствия руководство делегацией, большинство членов которой бездействовало, находилось в руках Шнурре.