Владимир Высоцкий. Каким помню и люблю - Алла Сергеевна Демидова
ВЫСОЦКИЙ. Все мы выросли, воспитаны на военном материале – на фильмах, на книгах… Ну, а самое главное, во время такого колоссального народного потрясения люди раскрываются необыкновеннее, ярче, быстрее и т. д., и очень много во всем этом подвига, очень много настоящей какой-то мужской тематики… И пока есть люди, которые занимаются писанием и могут сочинять, конечно, они будут писать о войне.
Я пишу так много о войне не потому, что эти песни – ретроспекции (мне нечего вспоминать, потому что я это не прошел), а это песни-ассоциации, хотя – как один человек метко сказал – мы в своих песнях довоевываем. Если вы в них вслушаетесь, вы увидите, что их можно петь сегодня, хотя люди – из тех времен, ассоциации – тех времен, а в общем идеи наши и проблемы сегодняшние, и я обращаюсь в те времена, потому что стараюсь выбирать для своих песен людей в самых крайних ситуациях. Вот если говорить о символе этих песен, то это «Вдоль обрыва, по-над пропастью…» Я хочу петь про людей, которые находятся в самой крайней ситуации: в момент риска, когда они в следующую секунду могут заглянуть в глаза смерти, либо у них что-то сломалось, произошло, или они на самом пороге неизвестного. Короче говоря, людей на самом краю пропасти, на краю обрыва – шаг влево, шаг вправо, и… или вообще идущих по узкому канату. У меня даже последняя пластинка, которая вышла, называется «Натянутый канат». Я их чаще нахожу там, в тех временах, в тех сюжетах, либо там – в горах, либо там – под водой. Вот почему я так много пишу о войне, пусть это вас не обманывает – я считаю, что это нужно петь сегодня, да и продолжать в будущем.
Романтика – это всего лишь детская ностальгия по экстремальным ситуациям, а вот про штрафные батальоны – это уже трагическая реальность. Для Высоцкого штрафные батальоны – это символ трагического, безысходного героизма. Во всех песнях и всегда – сострадание к человеческому несчастью.
Отвращение к убийству. Помните в его стихотворении «Мой Гамлет» горькие, самобичующие строчки:
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.
Как-то я ему рассказывала про своего дядю-старообрядца, которому религия и его нравственная суть не позволяли убивать. Его призвали в армию. Он попал на фронт. Я потом его спросила: «И ты убивал?» – «Нет». – «Но ты стрелял?» – «Да». – «И как же?» – «Я стрелял, стараясь не попадать».
Мы долго обсуждали эту нравственную тему войны и охоты. Я сказала, что ненавижу охоту. Высоцкий согласился (я потом обратила внимание на строку: «Это душу отводят в охоте уцелевшие фронтовики»). А потом я его спросила: «Ты мог бы убить?» Он коротко ответил: «Да». И однажды я услышала его песню: «Тот, который не стрелял».
Но у Высоцкого очень мало строчек про убийства на войне, у него – про убийства своих… «Был побег на рывок…» – когда бегут из лагеря два зэка и одного пристреливает охрана:
Но поздно, зачеркнули его пули
Крестом – затылок, пояс, два плеча…
И всегда боль за убитого. Его знаменитая «Охота на волков», которая впервые исполнялась в нашем спектакле «Берегите ваши лица!», каждый раз вызывала оглушительную реакцию зрителей. К сожалению, спектакль не разрешили играть, но песня осталась…
Ощущения расстреливаемых – волков ли, людей ли – одинаковы.
В «Охоте с вертолетов» от имени волков:
Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,
К небесам удивленные морды задрав:
Либо с неба возмездье на нас пролилось,
Либо света конец и в мозгах перекос,
Только били нас в рост из железных стрекоз.
А в «Был побег на рывок…» от имени людей:
Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы.
А за нами двумя —
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Как вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Очень много песен о свободе.
Но разве это жизнь, когда в цепях,
Но разве это выбор, если скован…
Или:
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды.
А какая любовная лирика!
Я поля влюбленным постелю —
Пусть поют во сне и наяву!
Я дышу – и значит, я люблю!
Я люблю – и значит, я живу!
Слава богу, рукописи не горят! Песни, стихи Высоцкого останутся в нашей культуре. Их будут тщательно исследовать, изучать, читать с эстрады, проходить в школе… Я лишь, не удержавшись, напомнила здесь кое-какие строчки.
ВЫСОЦКИЙ. У песен более счастливая судьба, чем у людей. И они могут жить долго. Если песня того стоит, она живет долго, в отличие от человека. Человек, если он хороший, – он много нервничает, беспокоится и помирает раньше, чем плохой. А песня – нет, песня может долго жить…
Из интервью с Высоцким:
В.В.: Себя я певцом не считаю. Никаких особенных вокальных данных у меня нет. Некоторые композиторы усматривают в моих песнях однообразность строя, манеры исполнения. Другие называют это четким выражением индивидуального стиля. Что бы ни говорили, в конечном счете главное для меня – текст.
Вопрос: Собираетесь ли вы выпускать книгу своих стихов, если да, то как она будет называться?
В.В.: Это, в общем, не только от меня зависит, как вы понимаете. Я-то собираюсь, сколько я прособираюсь – не знаю, а сколько будут собираться те, от кого это зависит, тем более мне неизвестно. Как она будет называться, как вы понимаете, пока разговора об этом нет серьезного.
Вы знаете, чем становиться просителем и обивать пороги редакций – и, значит, выслушивать пожелания, как переделать строчки и т. д., лучше сидеть и писать, вот так!
Высоцкий очень хотел увидеть напечатанными свои стихи. Те, от кого это зависело, не считали его поэтом и относились к нему только как к исполнителю своих песен. И даже когда 26 октября 1978 года в Париже он как поэт выступал вместе с Евтушенко, Окуджавой и другими поэтами на вечере советской поэзии – это не изменило отношения к нему официальных властей.
Как
