Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин
Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из Школы, с Мясницкой – после третьего, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я – за рисунок, Левитан – за живопись.
Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне:
– Зайдем к Антоше.
В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций – Антон Павлович готовился к выпускным экзаменам в университете, на врача.
Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка, в то время много студентов ходили в таких куртках. Кроме него в номере были незнакомые нам молодые люди – студенты. Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы.
Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие – от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты. Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естествен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера [такта], даже застенчивость – всегда были в Антоне Павловиче.
Был солнечный весенний день… Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники.
Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
– Что же, на шее будете носить? Как швейцары?
Ему ответил Левитан:
– Нет, их не носят. Это просто так. Дается в знак отличия при окончании школы.
– Как на выставках собаки получают… – прибавил другой студент.
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
– Если у вас нет убеждений, – говорил один студент, обращаясь к Чехову, – то вы не можете быть писателем.
– Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений, – говорил другой, – я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений.
– У меня нет убеждений, – отвечал Антон Павлович.
– Вы говорите, что вы человек без убеждений. Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?..
– Нет ни идей, ни убеждений… – ответил Чехов.
Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном Павловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления, их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать, руководить, влиять. Они знали все – все понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно <…>
– Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? В них нет ни оппозиции, ни идеи. Вы не нужны «Русским ведомостям», например. Да, развлечение, и только.
– И только, – ответил Антон Павлович.
– А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?.. К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
– А потому, – продолжал студент, – что когда вы будете доктором медицины, то вам будет совестно за то, что вы писали без идеи и без протеста…
– Вы правы… – отвечал Чехов, продолжая смеяться.
И прибавил:
– Поедемте-ка в Сокольники. Прекрасный день. Там уже цветут фиалки. Воздух, весна.
И мы отправились в Сокольники.
От Красных ворот мы сели на конку и проехали мимо вокзалов, мимо Красного пруда и деревянных домов с зелеными и красными железными крышами. Мы ехали по окраине Москвы.
Доро́гой Левитан продолжал прерванный: разговор.
– Как вы думаете?.. – говорил он. – Вот у меня тоже так-таки нет никаких идей. Можно мне быть художником или нет?..
– Невозможно, – ответил студент, – человек не может быть без идей.
– Но вы же крокодил!.. – сказал студенту Левитан. – Как же мне теперь быть?.. Бросить?..
– Бросить.
Антон Павлович, смеясь, вмешался в разговор:
– Как же он бросит живопись?.. Нет! Исаак хитрый, не бросит. Он медаль на шею получил. Ждет теперь Станислава. А Станислав – это не так просто. Так и называется: «Станислав, не бей меня в морду…»
Мы смеялись, студенты сердились.
– Какая же идея, если я хочу написать сосны на солнце, весну. Понимаете?
– Позвольте… сосна – продукт, понимаете? Продукт стройки. Понимаете? Дрова – народное достояние. Это природа создает для народа. Понимаете?! – горячился студент – Для народа!
– А мне противно, когда рубят дерево. Они такие же живые, как и мы, и на них поют птицы. Они – птицы – лучше нас. Я пишу и не думаю, что это дрова. Это я не могу думать. Но вы же крокодил!.. – говорил Левитан.
– А почему это птицы певчие лучше нас?.. Позвольте! – негодовал студент.
– Это и я обижен, – сказал Антон Павлович. – Исаак, ты должен это доказать.
– Потрудитесь доказать… – серьезно настаивал студент, смотря на Левитана своими острыми глазами с выражением чрезвычайной важности.
Антон Павлович смеялся.
– Глупо… – отрезал Левитан.
– Вот скоро Сокольники, мы уже подъезжаем.
Сидевшая рядом с Левитаном какая-то тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо и сказала:
– Съешь, красавчик. (Левитан был очень красив.) Батюшка мой помер. Нынче сороков. Помяни его.
Левитан и Чехов рассмеялись. Левитан взял яйцо и спросил, как звали отца, чтобы знать, кого поминать.
– Да ты што, красавчик, нешто поп?
Баба была немножко навеселе.
– Студенты, студенты. Эх, народ – под мышкой книжка, боле ничего… тоже.
Мы приехали к кругу в Сокольники.
Выходя из вагона, баба, ехавшая с нами, обернувшись к Левитану, сказала на прощание:
– Помяни родителя. Звали Никита Никитич. А как семинарию окончишь, волосы у тебя будут хороши. Приходи в Печатники. Анфису Никитишну все знают. Накормлю. Небось голодные, хоша ученые.
Антон Павлович смеялся, студенты были серьезны. У студентов была какая-то придавленность. Казалось, что забота-старуха по пятам преследовала их. Они были полны каких-то навязчивых идей. Что-то тяжелое и выдуманное тяготело над ними, как какая-то служба, сковывающая их молодость. У них не было простоты и уменья отдаться минуте жизни. А весна была так хороша! Но когда Левитан, указывая на красоту леса, говорил: «Посмотрите, как хорошо», – один из студентов отвечал: «Ничего особенного… просто тоска. Лес, и черт с ним! Что тут хорошего.»
– Ничего-то вы, цапка, не понимаете! – повторил Левитан.
Мы шли по аллее.
Лес
