Джон Стейнбек - Русский дневник

Гремлин Хмарского опять принялся за работу. Мы сказали, что хотели бы сфотографировать, как работает эта съемочная группа.

– Очень хорошо, – отреагировал Хмарский, – сегодня вечером я позвоню им и выясню, сможем ли мы получить разрешение на съемку.

Итак, мы поехали в гостиницу и как только туда зашли, услышали артиллерийские залпы. Утром, когда он позвонил, стрельба уже закончилась, и мы ее, конечно, пропустили. День за днем мы пытались сфотографировать, как снимают фильм об осаде Сталинграда, и каждый день по той или иной причине нам это не удавалось. Все это время нам мешал гремлин Хмарского.

СССР. Сталинград. 1947. Парк рядом с Волгой. Место захоронения защитников города

Во второй половине дня мы вышли на площадь у реки с небольшим парком. Там, под большим каменным обелиском, стоявшим среди клумбы с красными цветами, похоронено множество защитников Сталинграда. Народу в парке было мало: одна женщина сидела на скамейке, а маленький мальчик лет пяти-шести стоял у ограды обелиска и смотрел на цветы. Он стоял у ограды так долго, что мы попросили Хмарского поговорить с ним.

Хмарский обратился к нему по-русски:

– Что ты здесь делаешь?

И мальчик будничным голосом ответил:

– Я к папке пришел. Я каждый вечер к нему прихожу.

Здесь не было ни пафоса, ни сентиментальности. Это была просто констатация факта. Женщина на скамейке взглянула на нас, кивнула и улыбнулась. А потом женщина с мальчиком пошли через парк обратно в разрушенный город…

Утром, когда нам в номер принесли завтрак, мы подумали, что совсем сошли с ума. Завтрак состоял из салата из помидоров, соленых огурцов, арбуза и крем-соды. Но помешательство здесь оказалось не при чем, это просто был обычный сталинградский завтрак. Все, что нам удалось сделать, – это заменить крем-соду чаем. А через некоторое время мы даже полюбили есть на завтрак салат из помидоров. В конце концов, что это, если не твердый томатный сок? Но к чему мы так и не привыкли – так это к крем-соде.

Напротив нашего отеля находилась очень широкая площадь, окруженная разрушенными зданиями. На одной из уцелевших стен был закреплен репродуктор, который вещал с раннего утра до поздней ночи. Он транслировал какие-то речи, новости, наконец, множество песен и делал это так громко, что не спасало даже натянутое на голову одеяло. Да что там – он орал так, что чуть не порвал собственную диафрагму. И как же часто нам хотелось, чтобы это случилось!

Мы решили осмотреть и сфотографировать знаменитый Сталинградский тракторный завод, потому что именно на этом заводе рабочие продолжали собирать танки под обстрелами немцев. Когда немцы подошли совсем близко, люди отложили свои инструменты и пошли защищать завод, а потом снова вернулись к работе. Господин Хмарский, мужественно сражавшийся со своими гремлинами, сказал, что попытается организовать посещение, и утром он достаточно уверенно сообщил нам, что мы сможем побывать на заводе.

СССР. Сталинград. 1947. Советские танки, пострадавшие в боях за город в 1942 году

Завод находится на окраине города – еще на подъезде к нему мы увидели высокие заводские трубы. Вся земля вокруг была искорежена и истерзана, а половина цехов лежала в руинах. Мы подъехали к воротам. Из них вышли двое охранников, посмотрели на фотооборудование, которое Капа привез в автобусе, вернулись назад, позвонили куда-то по телефону. Немедленно появилось еще несколько человек охраны. Они посмотрели на фотоаппараты и опять стали куда-то звонить. Принятое решение оказалось жестким: нам не разрешили даже вынести фототехнику из автобуса. Вскоре к нам вышли директор завода, главный инженер и полдюжины других должностных лиц. Они встретили нас очень дружелюбно – видимо, из-за того, что мы согласились с их решением. Итак, мы могли осматривать все, но ничего не могли сфотографировать. Мы очень расстроились, потому что в каком-то смысле этот тракторный завод был таким же позитивным символом, как и маленькие украинские хозяйства. Здесь, на заводе, который защищали его рабочие и где сейчас те же рабочие продолжали собирать трактора, можно было бы запечатлеть сам дух русской стойкости. И почему-то именно здесь, где этот дух проявился с такой ошеломляющей силой, мы снова убедились в существовании страха перед фотоаппаратом.

Интересное началось прямо за большими заводскими воротами. Оказалось, что пока часть рабочих трудилась на сборочной линии, в кузнечном цеху и на прессах, другая группа в это время восстанавливала здания завода. Большинство из них стояло без крыш, а некоторые были разрушены полностью. То есть восстановление завода шло одновременно с работой конвейера, с которого сходили трактора. Нам показали печи, в которых переплавляли большие куски металлолома – остатки немецких танков и орудий. Мы осмотрели прокатный стан, понаблюдали за отливкой, штамповкой, шлифовкой и отделкой деталей. Мы видели конвейер, с которого сходили новые, сияющие краской и полировкой трактора. Они группировались на стоянке в ожидании поездов, которые отвезут их на поля. А среди полуразрушенных зданий продолжали работать строители, слесари, каменщики и стекольщики, восстанавливающие завод. Здесь не ждали, когда завод будет восстановлен полностью, здесь уже давали продукцию.

Мы так и не поняли, почему нам запретили фотографировать на заводе, потому что во время осмотра обнаружили, что практически все оборудование было сделано в Америке. Нам также рассказали, что и сам сборочный конвейер, и технология сборки были разработаны американскими инженерами и техниками. Разумно предположить, что эти техники знали свое дело и обладали хорошей памятью. Поэтому если бы в Америке в отношении этого завода возник какой-то злой умысел (скажем, было решено нанести по нему бомбовый удар), то информацию о заводе можно было получить у американских специалистов. И все-таки нам запретили фотографировать этот завод. Да на самом деле мы и не собирались его фотографировать. Нам просто хотелось заснять работающих мужчин и женщин – а большую часть работы на заводе сейчас выполняют женщины. Но в запрете лазеек не оказалось. Мы не смогли сделать ни одной фотографии. Страх перед фотоаппаратом по-прежнему глубок и слеп.

Двумя фотографиями… я бы выразил больше, чем можно вложить в тысячи слов.

Мы не смогли выяснить, сколько тракторов в день здесь производится, ибо это противоречило бы новому закону, по которому разглашение информации о промышленности приравнивается к разглашению военной информации и влечет за собой обвинение в государственной измене. Тем не менее мы смогли узнать данные в процентах. Точнее, нам сказали, что сейчас производство на заводе уступает довоенному всего два процента. Так что, если бы мы захотели, то смогли бы выяснить, каково было здесь производство до войны и таким образом оценить количество тракторов, которые сходят с конвейера сегодня. Это стандартные машины, выпускаются трактора только одного типа – небольшие, выносливые, способные выполнять в хозяйстве любую работу. Им не пытаются придать привлекательный вид или изящные формы, у них нет никаких дополнительных устройств. Нам сказали, что это очень надежные трактора, которые делают не для того, чтобы на них смотреть. Поскольку здесь нет никакой конкуренции, производители не соперничают друг с другом, создавая модели приятных для глаз форм. Именно здесь рабочие делали танки, несмотря на то что на цеха падали снаряды и постепенно разрушали завод. На этом заводе воплотилась в жизнь своего рода ужасная аллегория: здесь соседствовали результаты применения двух величайших талантов человечества: способности созидать и способности разрушать.