Максим Семеляк - Музыка для мужика. История группы «Ленинград»

Прозвучал сигнал всем идти гримироваться. Он говорит: какой гримироваться, ты что, с ума сошел? И они опять стали выпивать. Я ему сказал, что, может быть, не стоит, все-таки полтора часа в эфире предстоит провести. Шнур тогда сказал, что, мол, это именно столько, сколько ему хватит на полтора часа эфира. А потом он неожиданно начал раздеваться. И остался голый до пояса с цепочкой с крестом. Я его спросил: ты что, так собираешься выступать? Он радостно ответил: конечно! Я говорю: ну а микрофон-то тебе в таком случае куда цеплять? Тогда гарнитуров было очень мало, а может, вообще не было. А вот, говорит, к кресту и цепляй.

В таком виде он и возник на сцене.

Началось с того, что Шнур сразу же сцепился с Ксенией Стриж. Причем по какому-то абсолютно своему, шнуровскому поводу. Она ему сказала что-то ехидное, он ей сказал что-то по поводу ее внешности, пошло-поехало. В итоге, когда пошла рекламная пауза, я закричал: как мне вести передачу, если вы ругаетесь? Все, забыли, проехали. И тогда повисла пауза. Шнур как-то хулигански огляделся, подмигнул своим музыкантам и вдруг зарядил «Дачу». Просто для собравшихся в студии людей. Я на мониторе видел всех экспертов, у них были абсолютно счастливые лица в тот момент. Троицкий светился, Аксюта мерцал, даже Ксения Стриж разулыбалась.

Сама передача по нынешним меркам была абсолютно банальная. Шнуру задали все те вопросы, которые сейчас ему задавать уже совершенно бессмысленно. Ну, безусловно, речь шла о мате.

Кончилось все тем, что Шнуру стало элементарно плохо. Не знаю, что он там пил и курил, но только он в какой-то момент сел на пол, закурил, сидел как-то боком. Я сначала подумал, что это притворство, но после эфира он мне сказал, что его действительно повело. И в какой-то момент на первый план вышел этот толстый парень с большим барабаном, Пузо. Он начал отвечать в таком духе, что, мол, вы образумьтесь немножечко, что за дурацкие вопросы вы задаете, в самом деле. Дискуссия о мате закончилась тем, что я попросил Шнура спеть песню, которую он мог бы исполнить своему сыну. И он спел песню «Мне бы в небо». Тогда я ее услышал в первый раз, и для меня это был абсолютный шок. Присутствие «Ленинграда», кстати, никак не сказалось на рейтинге программы. И с тех пор я не верю ни в какие рейтинги.

Алексей Зимин

Эфир состоялся. Уткин был обаятелен. Публика перевозбуждена. Оппоненты Шнурова несли феерическую чушь. Все компоненты хорошего шоу были налицо. Кроме главного героя. Шнурову было невыносимо скучно. К тому же он был еще с чудовищного бодуна, да еще и обкурившись какой-то дури. Тем не менее он мужественно держался в рамках приличий, пел только цензурные песни и вполне куртуазно, хоть и без фантазии, хамил.

Программа катилась к финалу. Шнуров заиграл последнюю песню. И в какой-то момент из динамиков явственно раздалось слово «хуй». Звукорежиссеры спохватились и увели звук, но слово успело прозвучать. Передача закончилась.

У Уткина был торжествующе-бледный вид человека, который только что купил на аукционе Вермеера и принимает поздравления, сознавая при этом, что ему сейчас придется очень дорого за этого Вермеера заплатить.

Шнуров же, наоборот, сиял как начищенный пятак.

Ночью мне позвонил Вася и сообщил, что телевизионное начальство эфирный конфуз совершенно не смутил. Более того — оно пришло от него в восторг.

Скоро Шнурова стали показывать по ЦТ едва ли не чаще президента Путина.

Пластинки стали продаваться астрономическими тиражами. Концерты из клубов переехали на стадионы. На фестивале «Нашествие» вместе с «Ленинградом» слово «хуй» скандировали больше ста тысяч человек.

Той осенью Шнуров первый раз опробовал то, что впоследствии принесет ему по-настоящему большие деньги, а именно — использовал звонок мобильного телефона в качестве музыкального инструмента. «Ленинград» тогда участвовал в диске-трибьюте «Гражданской обороны». Версия «Ленинграда» была, в целом, так себе — веселил разве что звук мобильного, а также сам выбор песни — из всего более чем обширного наследия «Гражданской обороны» Шнуров умудрился выбрать песню, сочиненную не Егором. Это был неумоевский «Красный смех», спетый Летовым на «Прыг-скоке» и впоследствии из альбомной версии исключенный.

В декабре 2001 года газета «Ведомости» признала Шнурова человеком года (в рамках полосы «Культура»). По этому поводу я написал приблизительно следующее.

«На его выступлениях сливались в едином экстазе клерки, сноубордисты, модные книгоиздатели, бойцы из спальных районов и самые тепличные гуманитарии. Его с одинаковым рвением воспевали Playboy и газета „Завтра“. Чем взял 27-летний питерский ухарь, ни одной удачной строчки из которого невозможно по моральным соображениям процитировать в прессе? Какими такими идеями? Все довольно просто. Сергей Шнуров взял не идеей, но ее отсутствием. Русский рок, всегда существовавший в режиме text only, заслужил наконец право на независимость от идей и текстов. Право на чистый угар. В старом, данном году этак в 86-м, интервью Борис Гребенщиков жаловался: я, дескать, мог бы, как Мик Джаггер, петь тексты типа „бейби, бейби, вставь мне в жопу огурец!“; но в России ситуация иная, и нужно выпевать несколько иные слова, преисполненные несколько большего смысла. Шнур, что называется, взорвал эту ситуацию. Он стал делать рок-н-ролл в чистом виде, музыку без лишних слов и нот — собственного, чему завидовал БГ. Музыка „Ленинграда“ — это чистая анима, которая одновременно может казаться и разрушительной, и созидательной. Когда за музыкантом не стоит никакой идеи, ему остается оперировать какими-то очень вещественными доказательствами: остроумие, обаяние, небывалый драйв, отличная мелодия, крепкое словцо. Вещами, осязаемыми физически, как уханье большого барабана или кряканье духовых.

Шнур подарил русскому року зоологическую буквальность — то, чего в этом роке никогда не было. Он поет: „Я сделан из мяса“. С таких позиций здесь в массе своей никто и никогда не делал рок-музыки — вспомните всех местных героев и их многочисленные самоидентификации шизоидно-метафорического свойства: „я — церковь без крестов“, „я — серый голубь“, „я — нэпман“, „я — змея“, „я — боль яблока“ и т. п. Вообще, весь нехитрый смысл „Ленинграда“ (а по большому счету и всего рок-н-ролла как жанра в его первородном виде) укладывается в старую строчку „Зоопарка“: „Всех еще тошнит, а я УЖЕ опохмелился“. Рок-н-ролл в версии Шнура — это чистое ликование, шальное, шалое счастье. „Ленинград“ — это рок-н-ролл, взятый по единственно верному признаку — половому. Голый человек на голой земле — и его желание пожить, отхлебнуть и поучаствовать в судьбе той или иной особы. Вот, собственно, и все. Шнуров как бы вернул рок-н-роллу его исконный смысл».