Исповедь - Валентин Васильевич Чикин
— Приходилось ли Вам испытывать пристрастие коллекционера к реликвиям?
Маркс: Кугельман ко дню моего рождения прислал мне две шпалеры из кабинета Лейбница, что очень меня позабавило. Дело в том, что дом Лейбница был… снесен, и глупые ганноверцы, — которые могли бы в Лондоне сделать хорошее дело с этими реликвиями, — пустили все по ветру. На обеих этих вещах изображены сцены из мифологии: на одной — Нептун среди волн… а на другой — Венера, Амур… Все это в дурном вкусе эпохи Людовика XIV. Но зато тогдашняя мануфактурная работа отличается хорошим качеством (прочностью) в сравнении с нынешней. Я повесил обе вещи в своем кабинете… Я восхищаюсь Лейбницем.
— Подвержены ли Вы унынию, подавляет ли Вас иногда грустное настроение?
Маркс: Не без приступов временами profunda melancolia (глубокой меланхолии), подобно великому Дон-Кихоту.
— А как Вы относитесь к комнатной живности? Скажем, на Ваше попечение оставлен целый зверинец, и надлежит «дать отчет» о «состоянии» и «самочувствии»… У Энгельса в таких случаях преобладает минорная интонация, вроде того, что некоего «бедного ежа напоили пьяным в последний раз»… А Ваш «доклад»?
Маркс: Мой милый маленький Кво-Кво!.. Сначала — о твоих животных. Самбо почти не отходит от меня, чтобы так или иначе вознаградить себя за отсутствие своего верховного повелителя. Блекки ведет себя обычно, как джентльмен, но как очень скучный джентльмен. Томми опять сделала все от нее зависящее, чтобы доказать правильность теории Мальтуса. Елена, кажется, сегодня уничтожит новое потомство этой старой ведьмы. Виски, эта огромная и добрая персона, был сначала, подобно Калипсо, неутешен и доведен до отчаяния из-за твоего отъезда. Он отказывался от самых лучших костей, совершенно не выходил из твоей спальни и вообще проявлял все симптомы глубоких страданий «прекрасной души». Как только произносят твое имя, с ним делается припадок. Дикки оказался очень хорошим певцом, и мы оба взапуски развиваем свои музыкальные таланты совместными «упражнениями». Иногда, однако, когда я начинаю насвистывать, Дикки обращается со мной, как Лютер с дьяволом, — он поворачивается ко мне своим… Джокко снова стал показываться, но настроение у него в высшей степени скверное. Удостоверившись, что тебя нет. он предавался всем видам хандры и, несмотря на все попытки Елены, не давал себя ласкать. Другим источником огорчений для Джокко было то, что садовник привел в порядок маленький сад, между тем как Джокко справедливо считал этот мир своим владением и резиденцией. Джокко лишился теперь своих холмиков, нор, ямок и всего того живописного беспорядка, которым он наслаждался. Что касается прочих «животных», то, так как они не принадлежат к числу бессловесных, а, наоборот, чрезвычайно болтливы и прекрасно могут сами сообщить о своих собственных делах, я не обмолвлюсь сейчас о них ни единым словом…
— Захватывают ли Вас глубоко картины природы?
Маркс: Перед моей комнатой — бухта Средиземного моря, алжирская гавань, виллы, амфитеатром поднимающиеся по холмам (у подножия холмов — лощины, выше — другие холмы); вдали — горы; отчетливо видны, между прочим, снежные вершины за Матифу — в горах Кабилии — самые высокие вершины Джурджура… Нет ничего более волшебного, чем эта панорама, воздух, растительность. В восемь часов утра — удивительная смесь Европы и Африки… Интересная игра красок на волнах в красивой бухте, образующей почти правильный отрезок эллипса: белоснежный прибой, окаймленный морской водой, превратившейся из голубой в зеленую… Вечером чудесные картины — освещенная луной бухта… Не могу налюбоваться видом моря с моей галереи… Для меня не было бы ничего более волшебного, чем город Алжир летом и весной, особенно же его окрестности, я чувствовал бы себя, как в «Тысяче и одной ночи», если бы был здоров и если бы все, кто мне дорог (в особенности внуки), были со мной…
— И наконец, последний вопрос: если Вы допускаете ошибки, легко ли способны признать их?
Маркс: Я в любое время готов признаться в своей ошибке. «Nihil humani a me alienum puto».
«Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо» — этой мудрости уже более двух тысяч лет. Впервые она прозвучала с древних подмостков в пьесе Публия Теренция «Самоистязатель». В устах же Маркса она получает свое особое наполнение — здесь всемерное стремление к человеческой простоте и решительное противоядие подозрительной непогрешимости.
К творениям знаменитого римского драматурга-комедиографа Маркс обращается неоднократно и, пожалуй, чаще всего цитирует «Девушку с Андроса». «Nine illae lacrimae» (Вот отчего эти слезы). Звучащая в этих крылатых словах саркастическая догадка приходится к месту и в философских разоблачениях Дюринга, и в борьбе с профессиональными шантажистами, подбирающимися к Интернационалу, да и в насмешливой самодиагностике.
…Любимое изречение! Ответы дочерей здесь выстраиваются в поразительно точный логический ряд близ отцовских слов: Женни — «Будь верен самому себе», Лаура — «Познай самого себя», Элеонора — «Стремись вперед».
Ваш любимый девиз — DE OMNIBUS DUBITANDUM
Доводилось ли читателю встречать иронические стихи про некоего живущего рядом с нами счастливца, который остается счастливым ровно до той поры, пока не закрадывается в душу к нему «неприятный червячок» сомнения — и тут начинается «сплошная маета», «бессонница», «неврозы», образуется «трещина в семье» — словом, дело подходит к последней черте терпения. Стоит, однако, покончить со «зловредным червячком» — «И герой наш — не герой, не гений, вновь свободно коротает век»; ясна и мораль сатирика: «Человек, не ведающий сомнений, стало быть, счастливый человек».
Воспринимая подобные резоны, мы можем представить себе, какой силой духа, какой мощью должна обладать натура, дерзко вознесшаяся над сонливым будничным покоем, осознанно жаждущая жизнепроявления по бескомпромиссному закону: подвергай все сомнению!
Еще в начале своего пути Маркс приходит к убеждению, что обрести новый мир можно «только посредством критики старого мира», что исчерпало себя время бесплодного мудрствования, когда философы «имели в своем письменном столе
