Моя жизнь - Айседора Дункан

– О, почему у меня нет школы, о которой я так мечтаю! – воскликнула я в ответ на ее просьбу. – Тогда я смогла бы привезти в Байрейт целую стайку тех нимф, сатиров, фавнов и граций, о которых мечтал Вагнер. Что я могу сделать одна? Но, тем не менее, я приеду и попытаюсь по крайней мере изобразить красивые мягкие чувственные движения трех граций, которые я уже представляю.

Глава 15

Я прибыла в Байрейт в прелестный майский день и поселилась в отеле «Черный орел» («Шварц адлер»). Одна из комнат была достаточно большой, чтобы в ней можно было работать, и я поставила в ней пианино. Каждый день я получала от фрау Козимы записочки, в которых она приглашала меня позавтракать, пообедать или провести вечер на вилле Ванфрид, где всем оказывалось воистину королевское гостеприимство. Каждый день на ленч собиралось по крайней мере пятнадцать человек. Фрау Козима председательствовала, сидя во главе стола, и держала себя при этом с большим достоинством и тактом, так как среди ее гостей присутствовали величайшие умы Германии: художники и музыканты, часто герцоги и княгини или особы королевской крови из разных стран.

Могила Рихарда Вагнера находится в саду виллы Ванфрид и видна из окон библиотеки. После ленча фрау Вагнер брала меня под руку, и мы выходили в сад прогуляться вокруг могилы. Во время этих прогулок в голосе фрау Козимы звучали мягкая грусть и мистическая надежда.

По вечерам часто исполнялись квартеты, в которых партию каждого инструмента исполнял какой-нибудь знаменитый виртуоз. Огромная фигура Ханса Рихтера[70], легкий силуэт Карла Мука[71], очаровательный Мотль[72], Хумпердинк[73] и Генрих Тоде[74] – каждый современный артист того времени встречал равно любезный прием на вилле Ванфрид.

Я очень гордилась тем, что меня в моей короткой белой тунике принимают в обществе, куда входят столь выдающиеся и блистательные личности. Я приступила к изучению музыки «Тангейзера», той музыки, которая выражает все неистовство страстного желания, так как эта вакханалия постоянно происходит в мозгу Тангейзера. Сокрытый грот, где обитали сатиры, нимфы и Венера, был в то же время сокрытым гротом разума Вагнера, которого постоянно раздражала жажда чувственного выхода, он мог найти его только в своем собственном воображении.

Об этих вакханалиях я написала так:

«Я смогу дать вам лишь смутное представление, лишь неясный набросок того, что группа танцовщиков исполнит позже, – стремительно, словно ураган, несущиеся массы, подхватывающие безумные ритмы музыки, изобилуя фантастической чувственностью и экстазом. Располагая только своими собственными возможностями, я осмелилась на подобное предприятие только потому, что все это принадлежит к области чистого воображения. Это всего лишь видения Тангейзера, спящего в объятиях Венеры.

Для того чтобы реализовать эти мечты, достаточно одного – единственного призывного жеста, он будет способен вызвать тысячу протянутых рук; запрокинутая голова выразит вакхическое буйство, отражающее горячую страсть в крови Тангейзера.

Мне кажется, что в этой музыке сконцентрировались неудовлетворенные чувства, безумное желание, страстное томление; короче говоря, в целом крик желания во вселенной.

Можно ли это выразить? А может, все эти видения существуют только в воспламененном воображении композитора и их невозможно облечь в зримые формы?

К чему же пытаться совершить невозможное? Повторяю, я не выполняла этого, а всего лишь наметила.

А когда эти ужасные желания достигают пароксизма, когда они достигают такой точки, где, обрушивая все барьеры, устремляются вперед неукротимым потоком, я покрываю сцену туманами так, чтобы каждый, не видя, мог представить развязку с помощью собственного воображения, что, безусловно, превосходит конкретное видение.

После этого взрыва и разрушения, после такого завершения наступает мир.

Три грации олицетворяют собой спокойствие, томность удовлетворенной любовной чувственности. Во сне Тангейзера они то переплетаются, то отделяются друг от друга и поют о любви Зевса.

Они рассказывают о его приключениях, о Европе, с которой он плывет по волнам. Их головы склонились с любовью. Они погружены в желание Леды, влюбленной в белого лебедя. Они приказывают Тангейзеру отдохнуть в объятиях белоснежных рук Венеры.

Неужели необходимо демонстрировать подробное изображение этих видений? Не лучше ли, вглядываясь в подернутое дымкой пространство, увидеть Европу: одной тонкой рукой она обхватила шею огромного быка (она прижимает к себе бога), а другой машет своим спутникам, зовущим ее с берега?

Не предпочтете ли вы, вглядываясь в полумрак, увидеть Леду, наполовину скрытую крыльями лебедя, дрожащую в предвкушении поцелуя?

Возможно, вы ответите: «Да, но для чего вы здесь?» Я просто скажу: «Я могу показать».

С вечера до утра в красном кирпичном храме на холме я посещала все репетиции, ожидая первого представления: «Тангейзер», «Кольцо Нибелунгов», «Парсифаль» – так продолжалось до тех пор, пока я не оказалась в состоянии постоянного опьянения музыкой. Чтобы понять их лучше, я выучила все тексты опер наизусть, так что мой мозг пропитался этими легендами, и все мое существо вибрировало под волны мелодий Вагнера. Я достигла такого состояния, когда окружающий мир стал казаться холодным, мрачным и нереальным, единственной действительностью для меня было то, что происходило в театре. Один день я была белокурой Зегелиндой, лежащей в объятиях своего брата Зигмунда, в то время как взмывалась ввысь и трепетала восхитительная песня весны.

На следующий день я была Брунгильдой, оплакивающей потерянное божество, и снова Кундри, бросающей дикие проклятия под влиянием чар Клингзора. Но наивысшего опыта я достигла, когда