Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор - Ана Ховская
А тот, очнувшись после вчерашнего часов в десять утра, не заходя в кухню, словно стыдясь содеянного, крадучись вышел в мастерские. Аня только посмотрела ему вслед, стараясь не показываться из-за оконной занавески.
Мужа не было до самого позднего вечера. Появившись, прошел в дом, не заходя в кухню, разделся, повесил одежду на веранде, не умываясь, взял чистую простыню, постелил себе на диване в другой комнате, лег, укрывшись одеялом с головой, прислушиваясь к звукам. Стыдно ему было или нет, но не сделал ни шагу к примирению, понимая, что прощения нет его действиям. После вчерашнего сам не свой пробыл на работе, не смог днем прийти на обед, не желая показываться на глаза жене и детям, не видел, в каком она состоянии, не помогая управляться с хозяйством. Так Федор в первый раз поднял руку на жену. В первый… не в последний…
***
С того дня он избегал всей домашней работы, часто приходя уже поздно, ложась отдельно на диване, который сам когда-то с любовью смастерил, старался уснуть, чтобы утром исчезнуть потихоньку, никого не цепляя. Анна постепенно приходила в себя, не задевая его ни словом, ни взглядом, да он и не давал такой возможности: просто жил, как чужой, не лаская детей, ни с кем не разговаривая. Когда он являлся домой, они уже спали.
Дни шли за днями, Федор часто бывал у Мариши, возвращался иногда под утро, не встречаясь глазами с женой, проходил в дом, менял одежду, уходил на работу в МТМ или уезжал в район. Где он питался, неизвестно, но в дом не приносил ни продуктов, ни денег. Анна крутилась сама, как могла. Надя в эти дни не приходила, испугавшись ее внешнего вида, поняв, что произошло что-то такое, чего она не понимала.
Анна, видя, что продуктов остается мало, что надеяться на мужа не приходится, пошла в контору, выписала в счет трудодней круп, муки, сахара, сушеных яблок, получив это на складах.
В тот год снова была снежная зима, но двор чистила она сама, Федор же просто выходил на улицу и той дорогой проходил на работу. А во дворе она прокладывала стежки только к сараям, погребу, к летней кухне, думая, что придет весна – все само уплывет. Ночами она долго не могла уснуть в отсутствии мужа, боялась закрыть глаза, но старалась уснуть, слыша его шаги в другой комнате, чувствуя себя хоть как-то защищенной.
Анна старалась не допускать мысли, что она могла повторить судьбу своей убитой матери, но это все чаще и чаще приходило в голову в сонной тишине дома. Она стала бояться теперь спать в присутствии Федора дома, помня зверское выражение его лица той ночью. А он же, ночами пропадая у Мариши, старался ступать как можно тише, проходя сразу из веранды в свою комнату, благо из веранды два входа. Дети не видели его месяцами, ложась спать рано и просыпаясь, когда он уже уходил.
А Федору надоела суета в постоянных заботах о доме, хозяйстве, детях, которых надо было ставить на ноги. Он решил пожить в свое удовольствие, не уходя из семьи, поддерживая в поселке видимость семьянина. Нашел возможность никому не быть должным. И Марише тоже не был обязан: захотел – пришел, захотел – ушел, оставляя ей право самой бороться за свое счастье, как умела. Все разговоры об их связи шли по поселку от нее, она поставила себе целью во что бы то ни стало увести мужика из семьи.
Однажды Федор пришел домой раньше обычного, прошел в свою комнату, увидел свет через стекло в двери, заглянул и увидел Анну и детей, сидящих на мешковине посреди комнаты и разговаривающих о своем. Он прислушался, услышанное и потрясло, и ошеломило его. Старшая дочь расплетала косу Анны, расчесывая ее гребнем, ласково подбрасывая пряди в воздух, спросила ее:
– Мам, а помнишь, как папа расчесывал тебя? Я помню, он говорил, что ты красавица. Он был такой хороший… А теперь его у нас нет?
– Как это нет? Он много работает, он там самый главный, ему надо проверять, чтобы все было в порядке. А нас же много в доме: заработать надо, чтобы всех одеть-обуть, накормить,– не находила слов для ответа мать.
– Мам, а я сегодня подралась с Вовкой Цапковым, разбила ему нос до крови. Ты не будешь ругаться? Я заранее говорю, что, может, тебя в школу вызовут. Зоя Геннадьевна меня уже ругала, сказала, что драться нехорошо, что будет родителей вызывать.
– Драться точно нехорошо, дерутся только плохие люди, нельзя никого трогать.
– Значит, папка наш – плохой человек? Он тебя бил… А Вовка сказал, что он совсем от нас ушел, у него другая жена – шлюха. Раз папки долго дома нет, я и подумала, что это правда… А Вовка стал дразниться, я его и побила…
– Дочечка, что ж ты делаешь?– всплеснула руками мать.– Только этого мне еще не хватало… Ты уже взрослая, не связывайся ни с кем. Папка наш дома ночует, просто он поздно приходит, не слушай никого, тем более что плохие слова нельзя говорить.
– А я и не говорила – это он сказал, что его мама с отцом разговаривала и так сказала. Я знаю, что плохо говорить нельзя, ты нас учила. Я больше не буду, мамочка, ладно?
Анна гладила детей по головкам, думая о своем. А Федор, слушая эти разговоры, думал, что жена его простила, раз так защищает его перед детьми. Возможно, гораздо позже до него дойдет, что это не его она защищала, а малышей, стараясь всеми силами оберегать детские души. А в тот вечер он понял, что в поселке многие осуждают его за такое поведение, но все равно продолжал жить так, как ему хотелось.
***
Близилась весна, начинались работы и в усадьбах, в полях. Анна справлялась одна со своим хозяйством: кормила, поила животных, чистила сараи, выносила навоз в кучу на огород, чтобы весной разбросать его или слепить кизяки, которые уходили на растопку печей, перебирала картошку в погребах, чтобы вовремя прогреть ее для посадки. Снова Марта принесла теленка, еще и молодая телочка отелилась. Забот прибавлялось, а помощи ниоткуда никакой. Она не знала, что делать с телятами, Марта была уже старовата, но все равно ее жалко пускать на мясо. Анна решила пока подкормить телят, а там, возможно, и продать кому, отложить
