Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– А я и не гоню. Только прошу – оставь мальчика в покое. Не старайся лепить его по образу и подобию своему.

– Чем же мой образ и подобие тебя не устраивают? Чем?

– Ну, это разговор длинный. И счет у меня к тебе, Николай, тоже длинный. И твоей, с позволенья сказать, наукой ты его заниматься не заставишь. Нет!

– Да что ты понимаешь в науке со своими пятью классами? Смех один!

Баба Аня подошла к Николаю Васильевичу так близко, что ему пришлось отступить, и тихо сказала:

– Да уж не тебе, Николай, корить меня моими пятью классами. Не тебе!

Николай Васильевич вспыхнул, отступил еще на шаг и приглушенно произнес:

– Мать!

Но баба Аня уже отвернулась и, тяжело шагая, направилась в кухню.

Игорь никогда не видел на лице отца такого потерянного, детского, глуповатого выражения. Николай Васильевич кинулся за бабой Аней, потянулся даже обнять ее. Но не решился. Сказал только грустно и искренне:

– Прости меня, мама Аня, прости. Какими мы иногда бываем скотами! Не сердись ты ради бога!

Но баба Аня молча вышла, аккуратно прикрыв за собою дверь.

…Историю отца и бабы Ани Игорь узнал совсем недавно – ему рассказал ее как-то на рыбалке дядя Коля, который вовсе и не был ему дядей, а просто сыном давнего друга бабы Ани, другом ее далекой, нерадостной молодости. Тогда же Игорь узнал, что баба Аня не только не бабушка ему, но даже и не родственница. Его родная бабка умерла, когда отцу его не было и полугода. Дед был попом-расстригой, отрекшимся от бога еще в самом начале первой мировой войны. В маленькой сибирской деревеньке он купил дом, начал крестьянствовать и перед самой революцией женился на очень молодой болезненной учительнице крошечной сельской школы. Жили они бедно – по слабости здоровья жена не могла работать в поле и на огороде, а вскоре бросила работу и в школе. С трудом управлялась по дому и была очень одинока – деревенские сторонились ее, продолжая считать учительницей, а учителя быстро забыли, она никогда особенно ни с кем из них не дружила. Бывший расстрига также был в деревне чужаком, хоть и работал наравне со всеми и в поле, и в лесу. Был у него в деревне один-единственный друг лет на пять моложе его – тихий, хорошо грамотный, любознательный, но чудаковатый. Многие в деревне даже считали его блаженным. Он часто приходил к отцу Василию, как продолжали называть его в деревне, брал у него книги, слушал его рассказы, поверял ему свои невзгоды. Была у него в деревне девушка. Он любил ее робко, боясь лишний раз взглянуть на нее. Девушкой этой, тогда совсем еще молоденькой, и была теперешняя баба Аня. И грустил друг отца Василия не только потому, что не решался признаться ей в своем чувстве, – грустил потому, что знал – Анна любила другого. Так же бессловесно, несмело, как блаженный Федя любил ее. Этим другим и был отец Василий. Прошло несколько лет. Блаженный Федя женился, и родился у него сын – вот этот самый дядя Коля. А Анна все ходила в девушках, хотя минуло ей уже лет двадцать пять. Но вся деревня почему-то знала, что любит она расстригу, и никто не решался засылать к ней сватов. Знал об этом и отец Василий. Но он любил и жалел свою «нетутейшую», как называли ее соседи, жену. Родился у них сын, Николай Второй, как прозвали его впоследствии мальчишки, – будущий Игорев отец; а через полгода от чахотки умерла мать мальчика, и остался отец Василий с полугодовалым сыном на руках. И тогда, никого не стесняясь, не таясь, в избу к нему перешла жить осиротевшая к тому времени Анна. Никто не спрашивал у них, женаты ли они. Просто Анна жила у отца Василия, растила маленького Николку, крестьянствовала. Одни из первых вступили они в колхоз. Анна привела на общий двор свою коровку, отдала землю, весь несложный инвентарь и даже хату ведь она ей была уже не нужна. Так прошел тридцатый год. Однажды поздней осенью отца Василия официальной повесткой вызвали зачем-то в район. К ночи он не вернулся. Анна сидела, не раздеваясь, не зажигая огня, – ждала.

Кукушка на стене просипела три раза. И в ту же минуту кто-то осторожно и очень тихо поскребся в окно.

Анна бросилась в сени, трясущимися руками открыла дверь – на пороге стоял Федор, блаженный Федор. Молча он шагнул в сени. Притянул Анну за руки к себе, зашептал в самое ухо;

– Скорее, скорее, Анна. Собирай парня – и ходу. Мне верный мужик в райисполкоме сказал – утром, мол, и твою Анну под метелку, а дите – в детский дом. Скорее! У меня конь не распряжен, я тебя сейчас на станцию, а там – как удастся. А бы подальше. Фамилия-то у тебя другая, не Архангельская – Ковалева. А в районе не знают, думают – ты ему законная. Так что ничего, скроешься. Торопись, до свету недалеко.

Так вот и ушла Анна из деревни, ушла с узелком и малым пареньком на руках. С названным своим сыном, Николаем Вторым…

Незадолго до смерти моего отца, – рассказывал дядя Коля – поехал я к нам в деревню. Не знал, что он так сильно болен, а вышло – приехал попрощаться. Как то вечером, выслав мать их хаты, рассказал мне отец все про себя и про Анну. Не знал отец ни как она жила, как вырастила Николая, что делала в жизни. Знал только, что она в Москве, – года два назад получил от нее письмо: жив ли, мол, ты, Федор блаженный, а я жива, ушла на пенсию, живу с сыном и его семьей, а все помню нашу сторону, тебя и отца Василия. Вот и все. Попросил меня отец напоследок – найди ее, помоги, если нужно. Светлее, говорил, я в жизни не знал человека, и никогда ближе ее у меня никого не было… Вот я и нашел. С отцом твоим, Николаем Вторым, дружбы у меня как-то не получилось, а с Анной – как бы по наследству. Да и с тобой, верно?

Игорь долго молчал. Наконец взволнованно спросил:

– Значит, я не Ковалев вовсе, а Архангельский, да?

– Да нет, ты Ковалев законный. Анна тогда отца твоего за сына выдала, отец, мол, так, приблудный, а мать – она, Ковалева. Вырос, паспорт получил, теперь и ты по всем правилам…

– Как же она… справилась? И сын, и работа, и Москва?

Она мне так все описала: умный человек посоветовал – чем больше город, тем в нем затеряться легче. Вот она и пробиралась в Москву. Почти год. Ведь в России нет больше города, чем Москва. А тут поступила на фабрику – в то время всюду нужны были рабочие руки. За мальчонкой посменно в общежитии девушки ухаживали. Потом подрос. Школа. Она изо всех сил его учила, думала, раз сын учительницы да такого грамотного человека, как отец Василий, обязана она и его ученым человеком вырастить. Ну, и вырастила. Ученый. Доктор наук. Книги пишет. Знаменитый. За рубежом на чужих языках лекции читает. Вот она и счастлива…

…Отец ушел к себе, баба Аня не выходила из кухни. В квартире было тихо до звона в ушах. Лежа в темноте на диване, Игорь вспоминал длинный рассказ дяди Коли. Думал: «Счастлива? А разве счастье только в исполнении долга, который ты сам себе назначил? Может быть… Но и еще в чем-то… Странно, она мне и вовсе не родная, а люблю я ее больше всех в моей семье… Правильно сказал этот Федор блаженный – светлая. Она тут единственная настоящая, поправдашняя… и правдивая. Никогда в жизни никого не обманула… Впрочем, а как же то, что все думают, будто отец – ее сын, Ковалев? Да нет, это не ложь, он ей действительно сын, она его собственными руками сделала?