Генрих фон Лохаузен - Верхом за Россию

19. 7. 1942 Марш из Бугаевки к совхозу «Кузнецовский»

Случай 1940 года — Трюк, как завоевать побежденных в качестве друзей — Чистота не заразна — Цель не оправдывает средства — Лгать должен тот, кто расположен ко лжи — Двоякие народы, двоякие масштабы — «Ты не можешь убить их, они бессмертны» — Радость, единственное увлекающее послание — Почему погибают наилучшие — Сент-Экзюпери и Бхагавадгита — Трусливый мир — это не мир — Война в потустороннем мире — Александр Великий — Французы и англичане — Смех германцев — Атака «шутки ради» — Искусство оставления — Стиль есть у того, кто находит самого себя — Стиль или достижение — Дзен — Быть больше, чем казаться — Эпизод с одним гвардейским лейтенантом — Замок без крыши.

Это было в жаркий полдень, врага все еще нигде не было видно. Отброшенный назад в мае и июне, он уходил все дальше в глубину своей территории, которой он был так богат. Офицеры и солдаты, чтобы размять ноги и для облегчения лошадей на долгое время спешились, когда посреди веселой беседы тот, кто обычно скакал в середине, неожиданно заговорил о Франции:

— Вы же все там были, — сказал он, — и считаете, вероятно, что с этим театром военных действий для нас на долгое время покончено, но это вовсе так. Мы совершили там за это время серьезные ошибки, частью очень понятные, такие, которые легче всего совершают, хотя они — самые опасные, а именно психологические, и как раз с таким чувствительным и настолько возбудимым народом как французы.

То, что мы выиграли нашу кампанию два года назад так неожиданно быстро, было счастьем для нас и для них: незначительные потери, небольшие разрушения, у них едва ли было время на долговременную ненависть, во всяком случае, не против нас. Все прошло слишком быстро, облегчение, что это миновало, было слишком большим, сначала кошмарный сон, а затем поразительное пробуждение, почти так, как будто бы мы только продемонстрировали им какой-нибудь фокус, что-то вроде маневров вместо войны, и потом перед ними как перед публикой, как это подобает, наконец, еще вежливо раскланялись.

Так казалось, но все было не совсем так, их ярость, во всяком случае, если они ее чувствовали, в конце концов, была направлена не против нас, а против англичан и собственного правительства, которое их, как они думали, только разочаровало, обмануло и позорно бросило на произвол судьбы и, кроме того, оно выставило им нас в неверном свете, мы же были, очевидно, совсем другими. Что-то подобное я слышал тогда от всех вокруг, а говорил я с очень многими и с очень разными людьми. Это было в июне 1940 года. Это был неповторимый шанс, чтобы полностью и, возможно, раз и навсегда, повернуть французов на нашу сторону, превратив противников в союзников. А мы им, я боюсь, воспользовались разве что наполовину. Пожалуй, Вермахт постарался сделать свое присутствие для французов как можно более сносным, но Германия — это не только Вермахт… А мы нуждаемся во Франции. Это наша подстраховка, наш экран против Атлантики. Но часто гораздо легче выиграть войну, чем следующий за ней мир, если он должен быть настоящим миром. Но перемирие это еще не мир.

— Что здесь означает «выиграть мир»? — спросил офицер на рыжей лошади.

— Не больше и не меньше чем лишить повода каждую следующую войну между нынешними противниками; демонстрировать в этом случае, сделать любую будущую войну между Германией и Францией отныне такой же невообразимой, как сегодня, к примеру, войну между Пруссией и Баварией. Для этого требуется так поднять побежденного над его поражением, как будто бы его и не было, перенесенный им конфликт изобразить как необходимый шаг для его собственного дальнейшего развития, одним словом, создать условия, которые ему, побежденному, представлялись бы более справедливыми, чем прежние.

— И что к этому относится?

— Больше, чем просто дипломатическое искусство, больше, чем только хорошая воля со стороны победителя, это значит, представить завоеванную победу побежденным так, как будто бы они добились этой победы в такой же степени, что и победители, следовательно, в этой победе у них точно такая же доля заслуги, что и победителей. Но для этого требуется очень большой такт, большое чутье, но, прежде всего, одно — воодушевление! Увлекающее, поднимающее над собой воодушевление, вроде того, с каким соблазнитель своим последующим поведением увлекает за собой несчастную соблазненную совершенно для нее неожиданным, но также внутренне захватывающим ее образом.

На самом деле война, любая война, это общее пережитое событие обеих воюющих сторон. Они тем самым входят в круг ими в большинстве случаев не осознанной принадлежности друг к другу, которая исключает всех непричастных; как какое-то дело в закрытом обществе, в этом отношении очень родственное турниру, но также и страстной игре, танцу и ритуалу. Войну уже сравнивали со всем этим. Основная характеризующая черта, однако, остается: война — это целиком и полностью направленное на других действие. То, что происходит, это акт, в принципе, общего усилия, результат является всегда достигнутым совместно, причем соответственно увенчанному успехом достается только последнее слово, торжественное приглашение к миру и примирению.

Каждый мир стоит ровно столько, сколько стоит победитель. Это мир — свидетельство его перед историей, больше чем выигранная им война. Великодушие облагораживает победителя, гордость побежденного. С помощью великодушного, в этом отношении обезоруживающего мира заставить побежденного забыть обо всей враждебности, предполагает внутренне превосходящего, отвергающего всяческую месть противника. Никакого праздника победы как увенчивающего окончания, а общее чествование всех жертв войны, общее богослужение, поднимание обоих флагов, все, все, но только никакого унижения! Победители прошедших эпох женились на дочерях побежденных. Это вылечивало много ран. В самом большом масштабе так действовал Александр Великий. Он сам женился на дочери персидского великого царя и отпраздновал гигантскую свадьбу в его столице. 1940 год должен был бы стать годом свадьбы с Францией для нас!

Такая дальновидность предполагает в государственном деятеле, однако, еще качества подлинного рыцаря. В прежних веках что-то такое еще можно было бы требовать, во всяком случае, но в наше время? Во Франции это оказалось слишком высоким требованием к нам. Сделать это здесь лучше, для этого мы были бы призваны теперь. В противном случае, мы маршируем тут зря.

— Сверхчеловеческая политика! — сказал всадник на рыжей лошади.

— Почему нет, все же, мы стоим у начала новой эпохи. Немецкий Вермахт и добровольцы со всей Европы, к ним еще и с востока, они были бы способны на это. «Вы должны расти не вширь, а ввысь!», требует Ницше. Кто-то должен начать с этого. Тот, кто это сделает, завоюет будущее. И если кто-то тогда спросит, где там остается собственная победа, победа, все же, прежде всего, полагающаяся нам, то тот вспомнит: Победа над собой самим — всегда самая великая, и никакая другая не приносит ничего с ней сравнимого.