Рудольф Баландин - Маленков. Третий вождь Страны Советов

Он не удивлен, что при «неостывшем трупе» (точнее, когда Сталин еще был жив; туг Хрущев слукавил) начался дележ портфелей. Как видим, особого потрясения кое-кто из присутствовавших там не испытывал. Хрущев упорно повторяет, что оплакивал смерть вождя. (Как известно, люди могут плакать и от радости, и от снятого напряжения, и от проявлений артистических способностей.)

«Меня — продолжал Хрущев, — Берия предложил освободить от обязанностей секретаря Московского комитета с тем, чтобы я сосредоточил свою деятельность на работе в Центральном Комитете. Провели и другие назначения. Приняли порядок похорон…»

Между прочим, Хрущев был единственным, кто вошел сразу в два высших партийных органа: Президиум и Секретариат ЦК КПСС. По существу, это было равноценно посту Генерального секретаря. Об этом он предпочел скромно умолчать.

Сошлюсь на В. В. Карпова:

«Сталин был еще жив, когда произошел своеобразный захват власти. Фактический заговор трех высших партийных функционеров — Берии, Маленкова и Хрущева…

Почему именно эти трое? Я выскажу свое предположение, правда, не подтвержденное документально. Если даже были какие-то на этот счет бумаги, их конечно же уничтожили, придя к власти, те, кого я подозреваю.

…А факты таковы. Берия всегда и во всем поддерживал Маленкова и Хрущева. Он продвигал их по служебной и партийной вертикали. Пользуясь своей близостью к Сталину, он информировал вождя о преданности и верности этих соратников, а их конкурентов, наоборот, отодвигал нелицеприятной информацией».

Требуется уточнение. Хрущев был выдвиженцем Кагановича, а Маленков еще с 1934 года был заведующим отделом руководящих партийных кадров. Хрущев с 1931 года работал в Москве и спустя три года стал первым секретарем МК и МГК ВКП(б). А Берия до 1938 года работал в Грузии и вряд ли мог активно содействовать продвижению своих будущих «заклятых друзей». Но в дальнейшем действительно мог сформироваться их тайный триумвират.

«Маленков и Хрущев, — продолжает Карпов, — в свою очередь постоянно не только поддерживали Берию, но и выполняли все его пожелания. Это дает основание сделать предположение, что Маленков и Хрущев были завербованы органами КГБ, еще когда они не были крупными деятелями, а находились, так сказать, на подходе к важным должностям. Такое в те годы практиковалось очень широко…

Вот и собралась в критический момент эта тройка и по-свойски, как и полагается заговорщикам, решила, кому кем быть и как держать власть в своих руках.

На этот счет у меня есть даже документальное подтверждение. Я познакомился с Сухановым, начальником секретариата Маленкова. Он работал в этой должности 18 лет! Был настолько доверенным человеком, что хранил печати ЦК, факсимиле Маленкова, по своему усмотрению заверял документы, им самим же подготовленные.

Суханов мне рассказал о «тайной вечере» троицы и в подтверждение ее хранил в своем сейфе записи, которые делал Маленков при распределении ими должностей: Хрущева сделают Первым секретарем ЦК КПСС, Маленкова — Председателем Совета Министров, Берию — его замом и одновременно министром внутренних дел, с которым объединяется КГБ» (точнее, МГБ).

Иначе говоря, Берия, Маленков и Хрущев по-деловому разделили между собой высшие посты в стране еще при живом Сталине. Почему бы не предположить, что так же деловито они еще раньше не согласились отправить вождя на тот свет?

Как вспоминал Хрущев: «В последние годы жизни Сталина Берия все резче и резче проявлял в узком кругу неуважение к Сталину. Более откровенные разговоры он вел с Маленковым, но он вел их и в моем присутствии».

Вот уж поистине на всякого хитреца довольно простоты! Каким же был «узкий круг», где можно было неуважительно отзываться о Сталине? Надо полагать, речь идет о треугольнике. Вряд ли даже Булганин был допущен сюда.

Хрущев говорил про «оскорбительные выпады против Сталина со стороны Берии». И постарался отвести от себя какие-либо подозрения: «Я слушал, уши не затыкал, но никогда не ввязывался в эти разговоры и никогда не поддерживал их. Несмотря на это, Берия продолжал в том же духе.

Он был больше чем уверен, что ему ничего не угрожает. Он, конечно, знал, что я не способен сыграть роль доносчика».

Мило звучит: «не ввязывался в эти разговоры», а Берия их продолжал, «несмотря на это». Зачем? И насколько же безупречно чистым и прозрачным был Никита Сергеевич, что даже коварнейший Берия не мог заподозрить его в доносительстве!

В подобных случаях выгадывает тот, кто первый донесет начальнику о нелестных высказываниях в его адрес. Как показала вся жизненная линия Хрущева, он никогда не отличался ни сердобольностью, ни честностью. В бытность партийным руководителем на Украине и в Москве он ежемесячно составлял списки сотен, а то и тысяч «врагов народа», не стесняясь обращаться к Сталину с жалобой на то, что не всех этих людей подвергают репрессиям.

Берия действительно мог скверно отзываться о Сталине, играя двойную роль. На всякий случай (страхуясь от доноса) он, скорее всего, заранее предупредил вождя: мол, таким образом проверяет степень преданности его ближайших соратников. А их он склонял к заговору по захвату власти, ссылаясь на старческую немощь вождя.

Интересно, что Хрущев ничего не говорил о поведении Маленкова в том самом «узком кругу». Можно предположить, что Георгий Максимилианович выпады Берии не поддерживал или даже возражал против них. Но вряд ли делал это активно. Судя по всему, он опасался Лаврентия Павловича и старался поддерживать с ним дружеские отношения, во всяком случае внешне. Но и ему было бы целесообразно рассказать Сталину о предосудительных высказываниях Берии.

Что оставалось делать Сталину, когда Хрущев, Берия, а возможно, и Маленков наговаривали ему друг на друга? Любой человек на его месте постарался бы отдалить от себя подобных соратников, заручившись поддержкой более честных и преданных людей. Так он и собирался поступить. Но не успел…

Как бы ни старался Хрущев изобразить свое отчаяние в связи со смертью Сталина, она для него и немалого числа других партийных функционеров была желанна. Они должны были испытать облегчение. Ведь авторитет и суровые моральные принципы Сталина довлели над ними. Безусловно, приходилось по-прежнему опасаться своих коллег. И все-таки прежде всего они если не понимали, то чувствовали, что произошло событие исторического значения: завершилась целая эпоха.

Об этом свидетельствовал Константин Симонов в книге «Глазами человека моего поколения». Он вспоминал:

«Пятое марта, вечер. В Свердловском зале должно начаться совместное заседание ЦК, Совета Министров и Верховного Совета, о котором потом было сообщено в газетах и по радио. Я пришел задолго до назначенного времени, минут за сорок, но в зале собралось уже больше половины участников, а спустя десять минут пришли все. Может быть, только два или три человека появились меньше чем за полчаса до начала. И вот несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо, по многим встречам, — несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал. И мне казалось, что никто из присутствующих даже и не испытывает потребности заговорить. До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания».