Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время - Флориан Иллиес
* * *
Можно рассказывать историю картин Каспара Давида Фридриха по птицам, летающим на них. Например, это девятнадцать чаек, кружащих на берегу моря вокруг головы монаха. Есть множество ворон, взлетающих над осенними полями, будто желающих проиллюстрировать экспрессионисткую поэзию Георга Тракля. А «Женщина с вороном на краю обрыва» показывает: птицы присутствуют не просто так, они много значат. Что-то глубокомысленное или неприятное. Есть маленькие птички, нашедшие укрытие в нишах заброшенного аббатства и пытающиеся пережить зиму. Есть лебеди, прильнувшие друг к другу тонкими шеями в лунном свете. На картине «Лето» мы видим двух воркующих голубков, а когда свобода немецкой мысли оказывается под угрозой, Фридрих пишет горного орла. А в конце жизни всё чаще рисует сову. Сова сидит на деревьях или летает, она символ мудрости, она начинает летать с наступлением темноты. Такое впечатление, что звуки птиц – единственные, которые Фридрих готов терпеть в этом мире. И что птицы для него – идеальные символические фигуры, гораздо лучше таких трудных людей. Тут в нем говорит не только художник, но и любитель канареек.
«Я попробовала, – пишет Юдит Шалански[110], – представить себе мир без птиц. Это была ужасная картина, абсолютная тишина, конец света».
* * *
Каспар Давид и Каролина Фридрих души не чают в молодом датчанине по имени Нильс Лауриц Хёйен[111], который в 1822 году приезжает в Дрезден учиться живописи. Они даже приглашают его к себе отмечать Рождество, Каролина готовит «что-нибудь питательное», как она выражается, жаркое с клецками, братья Каспара Давида Фридриха снова прислали из Грайфсвальда великолепных гусей. Молодой датчанин ест до отвала. А потом печально рассказывает Фридрихам о своей невесте, которая отмечает Рождество в далеком Копенгагене. А он снова и снова вспоминает их последнюю прогулку у воды. «Я нарисую это для вас!» – восклицает Фридрих – и рисует, а затем отправляет картину невесте в Копенгаген, она приходит к ней раньше, чем возвращается жених.
Нильсу Хёйену мы обязаны самыми красивыми словами о воздухе на картинах Фридриха. Наверное, во время этого праздника он хорошо рассмотрел их. При мыслях о картинах Фридриха он сразу вспоминает «изумительное исполнение воздушных фрагментов». Или так: «Тяжелый, синеватый зимний воздух, плодородный, влажный весенний воздух, ясное утреннее небо, волшебство в бликах лунного света, неторопливо поднимающийся речной или утренний туман – всё это виделось мне с потрясающим правдоподобием».
* * *
Очень рано, еще в 1805 году, один необычный господин замечает в произведениях Каспара Давида Фридриха особую религиозность, причем этот господин носит весьма примечательное в данном контексте имя – Готхильф[112]. Работа Готхильфа фон Шуберта «Воззрения на ночную сторону естественных наук»[113] описывает то, как Фридрих в своих произведениях дает представление о жизни по ту сторону всего земного, показывая одну лишь природу, которая волшебным образом содержит в себе это представление. Это очень верное наблюдение. Природа как «готхильф» небес.
* * *
Фридрих пишет, что тот, кто «создал небо и землю, окружает меня, и его любовь защищает меня». Но часто он чувствует себя таким же беспомощным перед лицом Бога и мира, как «Монах у моря», которого он нарисовал в 1810 году. Это отчаяние не сразу бросается в глаза на картинах Фридриха, оно незаметно просачивается, прячется, иногда о нем можно только догадываться. Наверное, самая главная ценность лучших полотен Фридриха и состоит в том, что они задают вопросы, не давая ответов. Ласло Фёлдени[114] метко замечает, что на всех его картинах «царит неопределенность, что открывается нам – Бог или отсутствие Бога». Все его небеса и весь воздух говорят о неутоленном метафизическом голоде Фридриха. Может быть, поэтому и наша тоска по чему-то высшему (Sehnsucht) продолжает всматриваться в эти картины даже двести лет спустя.
* * *
Без паники, больше не будет никаких усложнений. Тот, кто выстраивает вокруг Каспара Давида Фридриха слишком большие теории, тот принижает его картины и лишает их части их загадочного обаяния. Да, пора бы немного освободить его от «священной ауры», как настойчиво советовал еще в 1974 году, то есть пятьдесят лет назад, Вернер Хофман[115]. С тех пор ситуация с дифирамбами только усугубилась. Но сам Фридрих презирает слишком ученые разглагольствования об искусстве, ведь голова никогда не должна оказываться важнее сердца, он говорит: «Ты хочешь знать, что такое красота? Спроси эстетов, и в беседе за чаем тебе пригодятся их мнения, но у мольберта – нет, там ты должен почувствовать красоту».
* * *
Заглянем еще раз в небольшую скромную квартиру Каспара Давида и Каролины Фридрих на третьем этаже, в Дрездене, на набережной Эльбы. Ее помещения знакомы нам по картине Фридриха «Женщина у окна» и по картинам Керстинга из мастерской Фридриха.
На картине «Женщина у окна» жена Фридриха Каролина совершенно бессовестно заслоняет от нас вид из окна. И как бы нам ни хотелось, мы не можем взять и попросить Каролину Фридрих сделать шаг в сторону, чтобы и мы могли увидеть Эльбу, лодки, высокие тополя на противоположном берегу. Очевидно, что ее муж так и задумал. И вот она уже двести лет стоит так.
Может быть, Фридрих написал ее так, чтобы нам пришлось перевести взгляд выше, туда, где воздух. В верхней части окна, над Каролиной мы видим светлые облака на бледно-голубом небе, а перед ними – черную оконную раму, которая напоминает крест на горной вершине.
Это такая же расстекловка окна, которую мы видим на известных картинах, изображающих мастерскую Фридриха. Из комнаты не открывается никаких видов. В нижней части окна устроены деревянные ставни, у Фридриха они всегда закрыты, чтобы был сумрак, чтобы боковой свет не мешал ему рисовать. Но в мастерскую сверху прорывается голубое небо. И будит наши мечты (Sehnsucht).
Марсель Пруст
