Борис Голлер - Лермонтов и Пушкин. Две дуэли (сборник)

Что ж, откровенно до неприличия! В конце концов, Дантес уже женат, он – муж Екатерины, бывшей Гончаровой. И та уже живет в доме Геккерна… «Безвозвратно связать себя…»

Но это определение пушкинской ситуации распространилось до дуэли, и оно привело к развязке драмы Пушкина. В упомянутом уже неотправленном письме Геккерну-старшему Пушкин писал: «Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других, и расстраивать их планы, вы отдадите мне справедливость и признаете, что были побиты по всем пунктам»[106].

Он думал, что, заставив Дантеса жениться под страхом дуэли на нелюбимой, он выиграл бой. На самом деле он проиграл – и свет со всех сторон давал ему это понять. И Дантес мстил ему за то, что его заставили жениться, и дразнил Пушкина – тем, что ощущал свое поражение как победу. Всем своим поведением в последние дни, и даже будучи женат. И показывал откровенно, что бой еще не кончен, и интрига его с Натальей Николаевной, еще не завершена. Что, может, все еще впереди, и что он женился на ее родной сестре, чтоб в итоге выиграть. И все помогали ему с сочувствием. И Наталья Николаевна – пусть меня простят! – помогала ему, как могла, – может, только, в отличие от Дантеса, – по неразумию: являла мужу на каждом шагу, как она страдает от свадьбы сестры, и, кажется, искала его сочувствия… да и «казарменные каламбуры» или комплименты Дантеса – кто пересказывал мужу, как не она?..

«Наталье Николаевне очень хотелось поверить, что Дантес принес себя в жертву ради нее, и что он влюблен по-прежнему». По словам Фикельмон, Н. Н. Пушкина не желала верить, что Дантес предпочел ей сестру, и «по наивности или, скорей, по удивительной простоте спорила с мужем о возможности такой перемены в его сердце, любовью которого она дорожила, быть может, только из одного тщеславия»[107]. Поясним: Наталья Николаевна в растерянности, кажется, или по наивности выбрала мужа конфидентом своей любви к другому. – Ситуация, которую истинные мужчины, а не «рогоносцы величавые», если и выдерживают, то недолго.

Абрамович приводит «в качестве примера… дневниковую запись польского литератора Станислава Моравского. Рассказывая о преддуэльных событиях, Моравский превозносит благородство Дантеса и говорит, что тот связал себя тяжелой цепью на всю жизнь, чтобы „спасти любовницу от грубых, может, даже кровавых преследований“»[108].

7

Люди мыслят по-разному. И обращают внимание на разные вещи, даже видя пред собой одни и те же предметы. В принципе, это создает возможность постигать мир с разных сторон. В великолепной книге Стеллы Абрамович о дуэли Пушкина есть два крупных упущения. Они касаются содержания, а верней сказать, направленности анонимных писем.

1. Автор вовсе отрицает намек «по царской линии» в тексте пасквиля. Это тем более странно – что не обратить на это внимание было просто нельзя, – а с приходом советской власти этот мотив буквально эксплуатировали, – все кому не лень.

2. Автор не считает важной и просто игнорирует – гомосексуальную составляющую дуэльной ситуации.

Тем самым, вольно или невольно, опускаются два главных момента в оскорблении, нанесенном Пушкину.

По первому пункту – автор книги аргументирует свои взгляды так: «Никто из тех, кто знал точный текст пасквиля, не высказал догадки, что в нем есть намек на царя. Вряд ли Вяземский осмелился бы послать копию Михаилу Павловичу, если б он предполагал что-нибудь подобное».

«Никто не высказал догадки»? Правда, не высказал. Не так просто было ее высказать вслух. Но это ничего не меняет и не отменяет. Вообще, слухов о каком-то особом внимании царя к жене Пушкина действительно в свете не было. Нет никаких фактов, кроме, разве, обмолвки в воспоминаниях Нащокина, приводимых, с его слов, Бартеневым: «Сам Пушкин говорил Нащокину, что царь, как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены…» Это больше похоже на сплетню – чем на передачу слов «самого Пушкина», – но это значит, что сплетни все-таки были: похождения царя по амурной части были всем известны. Щеголев приводит выразительный эпизод из книги одного иностранца, который посетил Россию. «Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?» – спросил я даму, любезную и умную, и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. «Никогда! – ответила она с выражением крайнего изумления. – Как это возможно?» – «Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам». – «Объяснение затруднит меня гораздо менее, чем вы думаете; я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом»[109]. Потому и намек на то, что царь может обратить внимание на одну из самых прекрасных женщин петербургского света, вполне мог существовать. И прав тот же Щеголев: «Несомненно, Пушкин с крайней настороженностью следил за перипетиями ухаживания царя и не мог не задать себе вопроса, а что произойдет, если самодержавный монарх от сентиментальных поездок перед окнами перейдет к активным действиям? Такая мысль могла быть только страшна Пушкину»[110].

Хотя… можно сказать вполне определенно: этому русскому царю, при всех его недостатках, были свойственны все ж некоторые черты человека государственного. Все его поведение по отношению к Пушкину говорит о том, что он считал, что при его царствовании нужен такой поэт. Потому он вряд ли стал бы при жизни Пушкина всерьез ухаживать за его женой. После его смерти – другое дело! – наверное, потом так и было, и даже больше, чем было, – но это уж точно нас не касается.

Однако… Лучшим доказательством тому, что Пушкин воспринял текст пасквиля впрямую как «намек по царской линии», является письмо немедля после получения пасквиля, отправленное им министру финансов Е. Ф. Канкрину. Датировано 6 ноября: «…я состою должен казне (без залога 45 000 руб., из коих 25 000 должны быть уплачены в течение пяти лет. Ныне желая уплатить мой долг сполна и немедленно… В оплату означенных 45 000 осмеливаюсь предложить сие имение. Которое, верно, того стоит, а вероятно, и больше…»[111] Он хочет вернуть долг в казну. Ему намекнули, что он зависим от царя. Он хочет быть независим.

Не менее сложная партитура связана с содержащимся в пасквиле другим намеком: на графа Борха. Главный поклонник Натальи Николаевны – Дантес – был гомосексуалист. В свете было подозрение – но и только. Говорили об этом мало. Может, в этом сказывалось некоторое воспитание. Правда, наследник нидерландской короны, принц Вильгельм Оранский, писал Николаю I: «Здесь никто не поймет, что должно значить и какую цель преследовало усыновление Дантеса Геккерном, особенно потому, что Геккерн подтверждает, что они не связаны никакими кровными узами»[112].