Валентина Мухина-Петринская - На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни

Столь подробно о своей родословной Шура сообщала бригадиру либо начальнику при первом столкновении. В дальнейшем она прибегала к самому изысканному мату, от которого уши вяли.

Со мною дело было иначе.

Во-первых, я наизусть знала ее родословную, во-вторых, она сама (не забудьте кличку «Я сама») избрала меня бригадиром и порекомендовала Решетняку.

Первый же раз, когда перекур затянулся, Шура Федорова, к удивлению всех, прервала его:

— Вот что, бабы, не забывайте, Валя не такой человек, чтоб гнать нас ишачить, хоть бы до самой ночи сидели. Это не Ираида Иосифовна. Но учтите… она будет напрягать голову, соображая, как бы вывести нам побольше хлеба. А Решетняк долго терпеть не станет, если толку от нашей бригады ни хрена не будет, он пошлет Валю к чертям и найдет нам какую-нибудь стерву вроде Ираиды. А ну, марш, хватит болтовни!

Все послушно поднялись и принялись за работу.

Так Шура Федорова соблюдала мои бригадирские интересы. Как-то так само собой получилось, что Шура Федорова стала деятельной моей помощницей, и, когда мне приходилось отлучаться по делам бригады в контору, прачечную или куда-либо еще, я оставляла Шуру вместо себя.

Между тем кило двести хлеба, с аппетитом съедаемые, делали свое дело: все в бригаде поздоровели, похорошели и как-то незаметно для самих себя стали гораздо лучше работать.

Первым заметил это Решетняк и похвалил меня.

Было это на разнарядке, и остальные бригадиры насупились, так как увидели в этом укор себе.

Выводить хлеб они так и не научились.

Начиная с нового года мы работали на снегозадержании и порядком страдали — уставали и мерзли. Уж очень плохо были одеты. Стали часто простужаться, болеть. В конце концов Решетняк пожалел нас и поставил плести маты.

Плели их в клубе, в том самом зале, где когда-то при Меценате из Чека шла моя пьеса с таким успехом. В клубе было тепло. Угля нам не жалели, и печь была горячая, как огонь. Маты плели из соломы, веревки тоже свивались из соломы. У некоторых веревки получались тоньше и крепче. Я поставила их только вить веревки — дело пошло быстрее.

Никто об этом не говорил, но все в бригаде понимали, что ни на какой снег мне на этой работе не сослаться, а к большим пайкам хлеба уже привыкли, да и силенок прибавилось — работали мы не плохо.

Я тоже плела маты. Работа была сидячая, и, как только ее освоили, сразу стали просить меня что-либо рассказывать. Что я и стала делать.

Поздняк, узнав об этом, пошла к Решетняку проситься в нашу бригаду. Кстати, все уже давно забыли, что называли ее бригадой обреченных и даже бригадой смертников. Теперь называли — веселая бригада, так как мы часто смеялись. И царевна-несмеяна у нас была — Зина Фрадкина, она вообще никогда не смеялась. Но хлеб ела уже открыто, не прячась под свое котиковое манто.

Решетняк разрешил, чтобы Поздняк перешла в нашу бригаду. Она была счастливой, будто шла на освобождение.

Мы ее встретили хорошо, ласково.

Вслед за Татьяной Григорьевной Поздняк пришла девушка из нового этапа болгарка Дита, лет восемнадцати — необычайно прелестная и обаятельная. Вся бригада любовалась ею.

— Теперь у меня снова тридцать женщин, — улыбнулась я, умолчав, что одна умерла, а другая лежит в больнице при смерти. Это украинка Оксана Полищук, колхозница из-под Полтавы. Она прибыла в лагерь первой категории здоровья, в нашу бригаду попала, уже числясь третьей. Все у нас, и я в том числе, были третьей категории здоровья, четвертую категорию работать не заставляли. Умерла Оксана от водянки, и всё просила пить. Я навещала ее в караджарской больнице, и запомнилось, как она умоляла дать ей хоть глоток воды.

Женщины наперебой хвалились своим бригадиром.

— Она нас всех детками называет, — сообщила Дите Маруся Брачковская. — Она нам как мать. — (Маруся была младше меня на два года.)

Дита тоже стала ярой слушательницей. Норму по матам она перевыполняла, так как ловко плела жгуты…

Шура Федорова тоже работала теперь хорошо; когда я хотела помочь ей, кричала: «Я сама!»

Неожиданно производство матов прекратили.

Решетняк грустно и откровенно рассказал нам причину.

Хотя мы и заготовили сена с избытком… этот избыток нас и подвел. По решению Карагандинского обкома сено было вывезено в колхозы и совхозы области, где начался падеж скота. Лагерное начальство вынуждено было у себя сено заменить соломой. У нас было изрядное животноводство. На Волковском участке — коровы, телята и овцы. Нам не дали доплести даже начатые маты, мы их разорили, а солому погрузили на телеги и увезли.

День, начатый так неудачно, нам сделали выходным и банным. Мы вымылись до обеда, а потом собрались в полупустом бараке — остальные четыре бригады ушли на работу.

Поздняк ушла в соседний мужской барак побеседовать с бригадиром.

Бригадир Тарас Егорович. Когда мы работали в поле на снегозадержании, их бригада неподалеку рубила тал на берегу озера. Как я говорила, вокруг Волковского была цепь озер — по руслу пересохшей реки — и росло много ивняка, тала — чудесного материала для плетения корзин.

Но на Волковском корзин не плели, тал отправляли куда-то по соседству. Вот Поздняк и пошла посоветоваться, нельзя ли тал здесь оставлять. Обо всем рассказала мне. Я поняла ее с полуслова и отправилась к Решетняку.

— Начальник, — начала я, — а зачем мы отправляем тал на другой участок? Разве мы сами не могли бы плести корзины?

— Там хорошо плетут, а у нас никто не умеет, — пояснил начальник.

— Поздняк говорит, что еще на воле отлично плела корзины… Она могла бы и нас научить.

— Поздняк? — удивился начальник. Он на мгновение задумался. — Ладно, твоя бригада будет перебирать картофель на складе, а Поздняк пусть сплетет несколько корзин. Норма — две корзины в день. Пусть посидит дня два-три. Дай ей кого-нибудь в помощь. Если дело пойдет у вас… было бы хорошо.

— Спасибо. Пусть нам доставят тал в клуб.

— Распоряжусь, ладно.

Образцы у Поздняк оказались великолепны. Мы все пришли в восторг и выразили желание плести корзины.

Поздняк восхищалась талом. Гибок, красивых оттенков: зеленые, коричневые, красные и белые, если ободрать.

Учились с воодушевлением. На улице мела поземка, свистел леденящий ветер — но это только вдохновляло нас. За полторы-две недели мы научились отлично плести корзины.

Решетняк был нами доволен, нам вволю подбрасывала угля, и в клубе было уютно, тепло, даже жарко.

Я тоже с наслаждением плела корзинки, не подозревая, что когда-нибудь это ремесло буквально спасет меня от голодной смерти.

Только двум женщинам не понравилось плести корзины, и они перешли в бригаду транспортников, там было весьма нелегко, но выгодно. На участке Волковском не имелось ни одной грузовой (ни тем более легковой) машины, и обозы лошадей выходили в Караганду каждую неделю. Они что-то везли туда и что-то привозили из города.