Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын
Четырёх Братьев; на основании каких документов или свидетельских показаний Соловьёв установил, что на рудник была привезена только одна бочка керосина? – А.Г.). Проведя интенсивное исследование местности, Соколов пришёл к однозначному выводу о том, что трупы были уничтожены в районе Ганиной Ямы – полностью сожжены. Теоретически, исходя из обстановки, версия Соколова могла иметь место, исключая лишь полное сожжение трупов на открытом месте с применением тех горючих веществ, которыми располагали участники их уничтожения». Логика прокурора-криминалиста, надо сказать, «железобетонная». Когда дело касается того, что вписывается в рамки его следственной концепции, оказывается, что при применении тех же «горючих веществ», и также «на открытом месте», и не в течение двух суток, а всего лишь за пару часов, можно сжечь полностью два тела. Соколову нельзя, а Соловьёву можно. В Справке Соловьёв написал: «Два трупа, для того чтобы в случае обнаружения захоронения их невозможно было опознать по количеству, сожгли. Следствием установлено, что сожжены были трупы царевича Алексея и великой княжны Марии Николаевны».
Правда, в одном из интервью он тему сожжения представляет несколько в ином свете. Он говорит: «Существуют “достоверные” (кавычки. – А.Г.) воспоминания очевидцев о расстреле. Тела убитых были сброшены в шахту, потом их вытащили и попытались сжечь (то есть там же у шахты? – А.Г.). Это удалось сделать только с телом мальчика и одной из женщин (значит, «мальчика и женщину» сожгли не в Поросёнковом Логу, а возле шахты и там же пытались сжечь остальных? – А.Г.). Другие тела были облиты серной кислотой (прямо тут же, у шахты? А в другом месте Соловьёв утверждал, что вся кислота была с Ганиной Ямы вывезена. – А.Г.) и перезахоронены (куда? – А.Г.). Результаты проверки анализов (каких? – А.Г.) полностью подтверждают слова свидетелей (??? – А.Г.)».
То, что трупы полностью сжечь не удалось, вполне вероятно, и именно эти недоуничтоженные останки могли вывозить от шахты в ночь на 19 июля. Но ведь следствие прокурора-криминалиста Соловьёва, вслед за Покровским, утверждало, что на Ганиной Яме жгли только одежду, а трупы, извлечённые из шахты, целыми и невредимыми пролежали весь день возле этой самой шахты, прикрытые сукном, дожидаясь вечернего часа, когда их снова, погрузив на грузовик, повезут по Коптяковской дороге к железнодорожному переезду.
О сожжении в своих воспоминаниях разных лет писали и рассказывали многие участники расправы над Царской Семьёй или лица, причастные к этому зверству (которых не заметил в своих изысканиях прокурор-криминалист). Почему-то они, действующие совместно с Юровским, запомнили события, происходившие в урочище Четырёх Братьев, с ним по-разному. Объяснить это только забывчивостью или, уж тем более, расчётливым злонамерением не представляется возможным, если не подходить к сим противоречиям предвзято.
Например П. Быков, председатель Екатеринбургского Совета, в 1921 году выпустил брошюру «Последние дни последнего царя», в которой писал, что «около часу ночи трупы казнённых были отвезены за город в лес, в район Верхне-Исетского завода и деревни Панкиной, где и были на другой день сожжены». Может быть, к этому времени ещё «Записка Юровского» сочинена не была? В другом издании, более позднем, он эту информацию повторил, но уже в несколько изменённом виде: «Трупы расстрелянных были положены на автомобиль и той же ночью отвезены в лес, за Верх-Исетским заводом, по большой Коптяковской дороге в район старых рудников. Здесь вблизи заброшенных шахт “Ганиной Ямы” трупы были частично сожжены, остатки трупов были отвезены в сторону и закопаны в болоте».
Сухоруков, но не чекист, другой, пулемётчик из охраны дома Ипатьева. Он присутствовал при расстреле. «Куда были вывезены трупы, – вспоминал Сухоруков, – для меня и всей команды в это время не было известно. Подробности я узнал совершенно случайно в декабре 1918 года в городе Вятке – ныне Кирове (значит, писал уже после тридцать четвёртого года. – А.Г.) – от “брата” шофёра автомашины, на которой были увезены трупы. Есть такие людишки, у которых, как говорят, рот нараспашку, язык до плеча. Пьяный разболтал мне многое и, между прочим, что трупы были сожжены в ямах около деревни Коптяки, в окрестностях Екатеринбурга»[18] (разболтал «многое» в пьяном виде, может быть, и то, о чём участники кровавой драмы предпочитали не распространяться, в трезвом побоялся бы, ибо знал о запрете, на сие наложенном. – А.Г.). То же самое заявлял Стрекотни, также состоявший в охране Ипатьевского дома, тот, у которого при обыске обнаружили царские вещи, в том числе и пасхальное яйцо: «Трупы, – писал он, – были сожжены в Ямах около деревни Коптяки».
На личность Ермакова, несмотря на столь категоричное неприятие оной прокурором-криминалистом, следует всё же обратить внимание. Фигура эта, хотя и одиозная и, конечно, совершенно уголовная, прототипом которой историк О.А. Платонов определил Федьку Каторжного из «Бесов» Достоевского (а кто там не «уголовный»? Юровский, например, уголовник генетический; о нём Солженицын написал: «…сын уголовного каторжника, в своё время сосланного в Сибирь», и это Соловьёва никак не смущает, более того, он его аттестует весьма уважительно: «Я не буду говорить о каких-то моральных качествах, но такого качества, как нечестность, у него не наблюдалось»), но без осмысления всего того, о чём говорит Ермаков, вряд ли можно вслед за Соловьёвым исключать его из ранга свидетелей, присутствовавших на Ганиной Яме. А он нарисовал картину, хоть и переполненную самовосхвалением, но которую тоже только пьяным бредом объяснить никак нельзя, особенно имея в виду то, что историк Покровский в своём сценарии вывел Ермакова из обоймы «первых» лиц, сделав его к тому же виновным во всех сложностях, возникших оттого, что место им, Ермаковым, найдено было неподходящее.
Покровский обвинил Ермакова ложно. Он на это место возил Юровского, и они вместе определили эту глухомань для завершения всей этой кровавой экзекуции. Злобный и тщеславный Ермаков, конечно, затаился, видимо, ему какое-то внушение сделали. Историк О. Платонов рассказывает, что Ермакова возили в Москву и там сильно припугнули, но он во всех своих воспоминаниях никогда не поминал могильника под мостиком из шпал, несмотря на то что его самого на
