Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Я это и сам чувствовал, но победить себя не мог. Отчего так заволновался? Не пойму. Все оттого, что не Божьего суда жду, а людского… Зачем спешить на суд людской? Как много мне еще нужно трудиться над собой, переделывать себя, чтобы не бояться людей, служить им и не требовать от них ни благодарности, ни суда… Когда же я, наконец, обрету эту свободу, независимость своего духа?..

Штейнрах. Поцеловал меня: — Вы мне очень понравились, это по большому счету, без дураков. Я даже не хочу говорить о частностях. Получилось главное. Вы убедили, доказали, что вы имеете полное право быть три часа перед глазами. Тема Живого трепещет в спектакле, ваша тема, значит, все правильно. Я очень рад за вас, положить такой ролевой запас в сумку — это очень хорошо.

Зин. Дмитриевна. Умница, молодец, все получается, а я ведь очень боялась, все время на сцене, не сходя, целую, целую…

Шеф. Давай, Валерий, давай, милый.

— Даю, но не получается, Ю.П.

Автор. Все получается, не прибедняйся.

Шеф. Даже автора расстроил прогоном.

Я. То ли еще будет.

Шеф. Но я думаю, большего падения у тебя уже не будет. Давай, не подводи меня.

Пожарники хвалили, сапожники, портные, травести — пенсионерка растроганная целовала.

Заметил. Подлинную свободу на сцене обрести очень сложно, т. е. ту свободу, когда легко дышится, брызжет из тебя. Часто бываешь и не зажат, свободен вроде, но свобода превращается в нахальство, аккумулируется в наглость, во фрондерство, в злость, в «бесшабашность» и т. д.

Опять потеря святости, доброты. Много думал эти дни о своей жизни, о профессии и вот до чего додумался. Другой жизни у меня нет и другой профессии тоже нет и не будет. Я артист и на этом надо успокоиться и поставить точку. Плохой ли, хороший ли, но артист, и ничего другого делать не умею, и никогда делать не буду. Потому мое рассуждение от пятого марта о «деле на черный день, коль не удастся Кузькин» я считаю недействительным и поступать ни в литературный, ни в какой другой институт я не буду. А если несчастье — ну что ж, чему быть, того не миновать, будем и относиться к нему, как к несчастью, будем изворачиваться. В этом смысле мне понравилась мысль Наташи из редакции «Смены», когда Замошкин посоветовал мне писать с учетом времени: — Нет, Валерий, я не согласна с Кир. Ник., писать надо без всякого учета, как пишется, как получается, а у вас получается прекрасно, так и пишите, кусок хлеба у вас есть, и поэтому печататься особенно не торопитесь».

«Не заботься о завтрашнем дне». Евангелие.

И письменный стол я куплю себе только после премьеры, и писать буду в свободное от работы артистом время. И заниматься своим образованием буду сам, коль возникает в том желание и потребность. Образование ума не прибавляет, а самообразование — прибавляет — чья-то мысль, по-моему, очень правильная.

Третьего дня получил письма от т. Лены, от Тони. Хорошие. Вот, оказывается, почему молчит Междуреченск, из письма Тони:

— Тебе не пишут, потому что отцу вдруг не понравилось твое письмо, вернее, одна фраза: «…Напиши, Таня, как они там живут». Или что-то в этом роде «Вишь, мол, зазнался, мать ему плохо, некрасиво пишет». Мама-то, конечно, хочет написать, да уж что отец сказал, то она ослушаться боится. Ну я их постыдила. Володя говорит — я что буду писать, ошибки делать — он все стесняется, а мама говорит: — Давно бы написал, живешь чужим умом.

Валера, пиши родителям письма попроще, без лирики. Как говорится, комментарии излишни. Узнаю отца.

Вечер. Прискакал с двух концертов. Тридцатка в кармане.

Записки:

№ 1. Снимается ли где-нибудь еще артист В. Золотухин после удачного выступления в фильме «Пакет»?

№ 2, 3, 4. Почему молчит артист Буткеев?

Зинка[29]-дура ляпнула: — «Импрессарио».

№ 5, 6, 7 «Что с Высоцким?»

Правда ли, что Высоцкий уволен из театра? И т. д. Нет, Высоцкий снова в театре, вчера мы играли «Послушайте» первым составом. Взят на договор с какими-то унизительными оговорками, условиями и т. д. Но иначе, в общем, и быть не могло.

Афоризм Буткеева: «Деньги — зло, слушай музыку и ты будешь гармоничным человеком».

С утра бодр, свеж — выспался. Отличное настроение, дай Бог, чтоб на целый день. С 11 до 8–9 часов нормальный сон. А теперь несколько слов о приказах, запрещающих халтурные (т. е. левые) концерты.

— У каждого свой хлеб, господин директор. Я же не спрашиваю Вас, на какие деньги Вы купили в свое время голубую «Волгу» и шеф своего «Москвича» тоже. На зарплату в театре, сами понимаете, это невозможно. Наследство? Шутки. Богатая жена? Чушь. В наше время?! Я краем уха слышал, как Вы похвалялись количеством таких дел, при помощи автомобиля Сатановского, а потом и своего. Так что, давайте не будем, господин директор, пусть каждый отвечает сам за свою шкуру… И не лишайте дела ОБХСС, у них тоже свой хлеб, господин директор. Фельетон в газетке? Согласен, неприятно, но что поделаешь? Есть вода, есть и сырость, ветер — есть насморк, что поделаешь, любишь кататься… помните детскую поговорку…

Насчет ответственности художника вы мне не говорите и слушать не стану. Вы не мальчик и должны понимать. Я денег не требую, не прошу — народ дает сам их мне, и благодарит, и извиняется, что мало дал. Что же мне, отказываться? Никогда бизнес не считался позорным занятием, кроме Божественных заповедей и книг, это не воровство, я получаю за свой труд. А кто знает, сколько мой труд стоит? ОБХСС? «Бесплатно только птички поют» — сказал Шаляпин, а он достопочтенный человек, скалы скупал. Это не лучшее, конечно, что он сказал и сделал, но ведь он и бесплатно пел. Так что, так на так.

Я хожу в «задрипанном пальто», изволил заметить егерь, Зайчик без обувки, без одежки, соответствующей, конечно, это все суета, и в бочке можно жить, но что поделаешь, не приучены.

Вчера приходил Назаров. Просил замолвить словечко за него Можаеву. Арнштам — (худ. рук объединения вместо Пырьева) дает ему делать можаевский сценарий, мелкотравчатый, но выбирать Назарову не приходится, три года без работы. Тут же пришел Можаев. Замолвил. Приезжал Колька. С Мотылем уладилось. Работает, но денег лишили пока. Рассказывал про тюрьму. Страшно, но тянет испытать самому. Сохранил его чертеж, пригодится для рассказа о двух бродягах.

Кольку в тюрьме окрестили — Кавказский пленник.

Колька как всегда «много ел», ночевал. И сейчас спит в носках, в верхней рубахе на белых простынях — тюремная привычка, спать, не раздеваясь. Романовский не отвечает на открытку, стыдно, наверное.