Виктория Колобова - Григорий Явлинский

Кто просит о помощи?

1992–1993 годы, пожалуй, были основополагающими в формировании мировоззрения Г. А. Явлинского, в становлении его как политика. Если оглянуться на весь его предшествующий этим годам путь в политике, то увидим следующее. 1989–1991 годы — у Григория Алексеевича есть некоторые разногласия с Горбачевым, Ельциным, но тем не менее он все же является членом одной большой команды. Правда, его добровольная отставка 1990-го года уже намечает некоторый разрыв. Но эта отставка обусловлена больше морально-этическими соображениями, чем политическими разногласиями. Коллега Г. Явлинского Николай Федоров говорил по поводу отставки:

— Через какое-то время он (Г. Явлинский. — Прим. авт.) объяснил мне свою позицию. Его аргумент: президент и его окружение допускают не только тактические, но и стратегические ошибки, в команде нарастает кризис нравственности. Он считал, что эти ошибки слишком серьезны и об этом надо говорить открыто, а не поддерживать своим присутствием иллюзии, что эта команда что-то может. Пока же с президентом остаются люди, которым многие доверяют, народ продолжает питаться иллюзиями. Это мешает сделать рывок на следующую ступень с уже новой командой[110].

Во второй половине 1991 года Г. Явлинский активно работает в высших эшелонах власти. Ни о какой оппозиции и речи быть не может. Первые шаги в сторону оппозиции он сделал после того, как было заключено Беловежское соглашение. Тогда Григорий Алексеевич усмотрел в деятельности правителей элементы обыкновенной аферы. Но в то время он высказывался более мягко. Г. Явлинский деликатно сказал, что действуют правители на грани разумного риска, и отошел от них, потому что не мог участвовать в политике, которую не понимал и не разделял.

Очень болезненно пережив кончину СССР, он стал молиться о здоровье России. А в 1992 году констатировал, что грань разумного риска уже давно позади. Тлетворный воздух разложения заставлял российские регионы так же, как еще совсем недавно республики, думать о самоопределении. В «Диагнозе» целая глава посвящена этому вопросу. Причем диалог ведется не с правителями, а с читателем, что само по себе является революционным новшеством. В советское время, да и сейчас тоже народу, как правило, отводится скромная роль статиста, в то время как забота о его благе всегда лежала на плечах атлантов. И хотя Б. Н. Ельцин, на мой взгляд, несколько полноват для роли атлета, он сумел внушить подавляющему большинству населения, что никто кроме него самого не в состоянии заботиться о народе. Общественное мнение поставило знак равенства между президентом и реформами. Всякий, критиковавший президента, неизбежно получал долю «благородного» гнева толпы. Дерзкого сразу же обвиняли в реакционности, реваншизме, фашизме и т. п.

Однако авторы «Диагноза» дерзнули, но в преамбуле заверили читателя в преданности реформам. «Авторы осознают возможность компиляционного использования критических положений этого доклада антидемократическими силами, выступающими против реформ. Однако это неизбежные издержки любых подлинно демократических преобразований. Настоящая работа, как мы надеемся, может содействовать радикальному совершенствованию деятельности нынешнего российского руководства и никаких других политических целей не преследует».

Но тем не менее «Диагноз», хоть и скрашенный реверансом в сторону Бориса Николаевича, вряд ли вызвал у президента желание совершенствоваться в соответствии с советами Григория Алексеевича и его коллег из ЭПИцентра. Тем более, что против тщательного, скрупулезного анализа нечего было возразить. И дабы Григорий Алексеевич впредь не смущал законопослушных граждан, средства массой информации предали его имя забвению. Если в печати что-то и публиковалось о нем, то, как правило, с неприязнью.

Но уложить Г. Явлинского в прокрустово ложе изоляции так и не удалось. Он писал книги и издавал их у себя в ЭПИцентре. Одна из наиболее важных — «Уроки экономической реформы». В его анализе двухлетнего (1992–1993 гг.) периода реформирования нет эмоций, но есть точная четкая мысль. Нет эмоций негативных в адрес правителей, но есть эмоция, несущая свет. Я бы определила настроение книги, как страстный порыв освободиться от скользких двусмысленностей экономических взаимоотношений, во многом обусловленным ослаблением центральной власти. И хотя книга сосредоточилась только на экономических проблемах, уже отчетливо звучат политические нотки, начало политических разногласий — не морально-этических, не нравственных, а именно политических. (Подробнее: С. 185).

Подходил к концу 1992-й год. В декабре на уже оголодавший народ обрушились отчаянные дебаты VII съезда народных депутатов, вошедшего в газетную летопись под определением «бесовский». На этот раз попытка президента сделать нашу республику президентской не удалась. Не удалась и попытка принять Конституцию. Еще на VI съезде депутаты Николай Павлов и Илья Константинов обвинили разработчиков Конституции в том, что цель данной Конституции — оправдать Беловежское соглашение.

Но ни эти обвинения, ни «бесовское» неистовство депутатов на VII съезде не устрашили Бориса Николаевича. Он не боялся бесов. И 20 марта 1993 года заявил о введении «особого режима управления». Демократия корчилась в судорогах, и все депутаты разом не могли защитить ее. Г. А. Явлинский в этой ситуации не мог оставаться равнодушным. Тогда, может быть, впервые у него появились мысли о политической борьбе, о власти, о президентстве.

— Есть вещи, — писал он, — которые человек не выбирает. Он не выбирает время и страну, в которой родился, не выбирает родителей. Это так совпадает. Я вижу, что сегодня перед моей страной стоит ряд проблем, без решения которых жить здесь нормально невозможно. И рядом со мной есть профессионалы высочайшего класса, которые уже не один год работают над этими проблемами и готовы их решать. И в то же время люди, которые сегодня находятся у власти, не только ничего не делают для решения этих проблем — они их не видят, не чувствуют, не понимают…

Сначала была попытка им подсказать. Попытка закончилась ничем. Что остается делать? Махнуть на все рукой? Или же сказать: минуточку, раз вы не хотите ничего слушать — мы будем делать все сами. Но чтобы делать это самим, надо пройти весь путь публичного политика. Когда в 1990 году я принимал свое первое решение, я во власть не собирался. Я хотел помогать, участвовать. Но когда я оказался не один, когда рядом со мной был целый коллектив людей, нацеленных на решение ключевых для нашей страны проблем, людей, которые не ушли в бизнес, не уехали за границу, а хотели поправить дело в собственной стране, тогда осталось требовать права самому это делать. Тогда вы выходите к людям и говорите: я хочу сделать то-то и так-то, вот моя политическая биография, вот программа, вот кто я такой. Если вы мне доверите, я буду это делать честно. Если не доверите, значит, это будет делать кто-то другой. Что он будет делать, он вам скажет. Выбирайте[111].