Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век

Когда Тютчев пожелал обратить её внимание на это обстоятельство, Лёля, как называли Елену Александровну близкие, запустила в него попавшейся под руку бронзовой статуэткой на малахитовой подставке. Промахнувшись, угодила ею в печь и отколола изразец. Далее последовали рыдания, извинения, жалобы – весь спектр чувств от жесточайшей ненависти до самой безумной любви. Конечно же, мучилась своим странным положением и Лёля, но по упорству своего характера только стискивала зубы и шла до конца, сколько хватит сил.

Сияет солнце, воды блещут,На всём улыбка, жизнь во всём,Деревья радостно трепещут,Купаясь в небе голубом.

Поют деревья, блещут воды,Любовью воздух растворён,И мир, цветущий мир природы,Избытком жизни упоён.

Но и в избытке упоеньяНет упоения сильнейОдной улыбки умиленьяИзмученной души твоей…

По всему видно, что Елена Александровна не была создана для тихого счастья. Её сильная, горячая душа жаждала подвига и была готова на великие жертвы. Стихов она не любила, даже тютчевских. «Только те из них нравились ей, – вспоминал поэт, – где выражалась моя любовь к ней, – выражалась гласно во всеуслышание. Вот чем она дорожила, – чтобы целый мир знал, чем она была для меня: в этом заключалось её высшее не то что наслаждение, но душевное требование…»

Как-то в Бадене, гуляя, Елена Александровна заговорила о вторичном издании стихов Тютчева, которое было бы посвящено ей. Фёдор Иванович пробовал возразить, что ей, мол, и так известно, до какой степени он весь её, а показывать другим это не великодушно, этим могут оскорбиться другие личности. Последовала истерика. И поделом. Или поэт не понимал, насколько его незаконная супруга сама оскорблена своим ложным положением, хотя по гордости не подаёт и вида? А он ей, именно ей предлагает щадить самолюбие своей легальной семьи, которая и у всех на виду, и в славе? Впрочем, возможно, что в Денисьевой Тютчев натолкнулся не только на горячую любовь к себе, но и на страстное, вулканическое честолюбие. Что ж, мотылёк, порхающий с цветка на цветок, а таковым считали Фёдора Ивановича некоторые современники, ни от каких сюрпризов не застрахован.

Мудрено ли, что иногда, вконец издёрганный ураганом Лёлиных страстей, Тютчев обращал взоры к своей другой, более спокойной семье и спешил укрыться в её кругу, даже если она в это время находилась в деревне. Тогда и сам он отправлялся в Овстуг. Ну а в дороге, естественно, складывались новые стихи. Кто-нибудь из попутчиков, обыкновенно под диктовку, переносил на бумагу приходящие ему на ум строки. Так, однажды на обратном пути в Москву, на подорожном листе с перечнем станций рукою дочери было записано:

Эти бедные селенья,Эта скудная природа —Край родной долготерпенья,Край ты русского народа!

Не поймёт и не заметитГордый взор иноплеменный,Что сквозит и тайно светитВ наготе твоей смиренной.

Удручённый ношей крестной,Всю тебя, земля родная,В рабском виде Царь небесныйИсходил, благословляя.

Такие стихи не могут быть упражнением стихотворца. И.С. Тургенев заметил, что «от его стихов не веет сочинительством. Они не придуманы, а выросли сами, как плод на дереве». Вот и только что приведённое стихотворение было естественным отзвуком увиденного за окном почтовой кареты, отзвуком постоянных раздумий и споров поэта о судьбах отечества.

По свидетельству современников, никто так глубоко не понимал Россию и её будущее, как Тютчев. Его политические прогнозы, казавшиеся непосвящённым чуть ли не бредом, частенько сбывались. Но случались, конечно, и промашки. Так, Фёдор Иванович предрекал соединение славянских племён под эгидой России, попросту поглощение их ею и образование Великой греко-римской восточной империи и относил это к 1853 году, т. е. к поре 400-летия падения Византийской империи.

Может быть, и случилось бы нечто подобное, если бы возникновение такого колосса не противоречило интересам Англии и Франции. А начавшаяся в указанном Тютчевым году Крымская война, приведшая к жестокому поражению николаевской России, обнаружила наивность скорее политических надежд, чем прогнозов поэта-дипломата. Но бывали и точные попадания. Так, вступление Англии и Франции в эту войну на стороне Турции он сумел предречь ещё за три недели и назвал её войною «негодяев с кретинами», под последними подразумевая слабоумное руководство российской армией и дипломатией.

Николай I, который, по словам некоторых своих подданных, ненавидел ум и отсутствие такового почитал достоинством, всё сделал для поражения, но не дожил до подписания позорного мира, скончавшись в 1855 году. Про «старых болванов», поставленных императором у кормила власти, которые ещё долго после его смерти оставались на своих постах, поэт говорил, что «они напоминают ему волосы и ногти покойника, продолжающие некоторое время расти и после погребения».

Так и канцлер Нессельроде, один из главных среди них, основной недоброжелатель Фёдора Ивановича, был замещён Горчаковым лишь в 1856 году. И сразу же Тютчеву вышло повышение в чине: в 1857 году он был произведён в действительного статского советника. Впрочем, этот карьерный взлёт мог иметь и другую подоплёку, ибо в мае этого года новая императрица Мария Александровна, жена Александра II, поручила Анне Фёдоровне Тютчевой воспитание своей малолетней дочери – Великой княжны Марии, поначалу только на летнее время, а потом и закрепила за нею эти обязанности. Посему, по правилам придворного этикета, конечно же, следовало повысить отца наставницы, ибо доверить дочери камергера воспитание царского отпрыска было почти неприличным.

В 1858 году Фёдор Иванович становится председателем иностранной цензуры. Под его началом оказывается поэт Аполлон Майков, а несколько позднее и поэт Яков Полонский. Причём основным кредо Тютчева на этом посту было – пропускать всё! Да и какие придирки начальников не были бы тотчас убедительнейшим образом опровергнуты его разительным красноречием и обширнейшей эрудицией? К тому же он никогда и не перед кем не робел. Ну а явная крамола на рассмотрение Фёдора Ивановича, очевидно, не подавалась.

Повысилось и жалование Тютчева. Но в эту пору его размеры уже не столь волновали Эрнестину Теодоровну, поскольку после смерти своего отца поэт оказался наследником имения в 600 душ с доходом, примерно равным её собственному. И всё-таки Петербург оставался им не по карману.

Пользуясь в глазах нового канцлера некоторым авторитетом, Фёдор Иванович предпринимает весьма активные попытки привести российские политику и дипломатию в должное русло. И снова великосветские гостиные, столь посещаемые крупными сановниками, становятся рупором его мнений и идей. Не пренебрегает Тютчев и возможностью оказывать личное давление на доверяющего ему Горчакова. И конечно же, использует прессу; причём сам Фёдор Иванович статей не пишет, но действует через Пфеффеля, брата жены, и через Георгиевского, сотрудника «Московских ведомостей», женатого на сестре Лели, а также через писателя Аксакова, ставшего впоследствии мужем его дочери Анны. Как видим, своих журнальных вассалов искать поэту далеко не приходится – подручный материал. Остаётся только начинить их идеями, а подчас и готовыми фразами.