Юрий Сушко - Любимая женщина Альберта Эйнштейна

А до того, утром, Альберт пригласил ее полюбоваться его клубничными грядками, кустами роз и барбариса.

– Это уже второй урожай, – явно гордясь своими агрономическими талантами, говорил он Маргарите. – Учитывая здешний климат, их надо почаще поливать.

Он пошарил руками в зарослях бурьяна в поисках шланга, потом нашел кран и с усердием опытного садовода принялся за полив зреющих ягод, стараясь точно распределять воду между кустиками клубники, не оставляя сухим ни одного побега. «С математической точностью», – подумала Маргарита, идя в шаге перед Альбертом, на ходу вырывая сорную траву.

Она настолько увлеклась своим занятием, что даже не услышала, как Альберт перекрыл кран и, бросив в траву шланг, подошел к ней сзади и, вытерев мокрые руки о свои холщовые штаны, обнял ее за плечи. Он уткнулся в ее теплую, нежную шею и прошептал:

– Марго...

Ей порой становилось безумно жаль своего «Аль», которого нещадно эксплуатировали просители, посетители, родственники, друзья и мимолетные знакомые. Она знала, что он не принадлежит к тем мыслителям, чей интерес к судьбам человечества сочетается с безразличием к судьбе конкретного человека, с которым он сталкивается в повседневной жизни. Он писал тысячи рекомендательных писем, давал советы сотням людей, часами мог беседовать с полоумным человеком, семья которого писала ему, что только он в силах помочь больному. Он был мил, добр, разговорчив, улыбался с необыкновенным радушием, но с тайным нетерпением ожидал сладкой минуты, когда наконец сможет вернуться к настоящей работе.

Эта тяга к одиночеству не сводилась исключительно к решению каких-то глобальных научных задач. Вовсе нет. Он признавался: «Страстный интерес к социальной справедливости и чувство социальной ответственности противоречили моему резкому предубеждению против сближения с людьми и человеческими коллективами. Я всегда был лошадью в одноконной упряжке и не отдавался всем сердцем своей стране, государству, кругу друзей, родным, семье. Все эти связи вызывали у меня тягу к одиночеству, и с годами стремление вырваться и замкнуться все возрастало. Я живо ощущал отсутствие понимания и сочувствия, вызванное такое изоляцией. Но вместе с тем ощущал гармоническое слияние с будущим. Человек с таким характером теряет часть своей беззаботности и общительности. Но эта потеря компенсируется независимостью от мнений, обычаев и пересудов и от искушения строить свое равновесие на шатких основах».

Когда в Москве было принято окончательное решение о возвращении Коненковых, Маргарита в последний раз отправилась к Альберту в Принстон. Прожив в его коттедже две недели, она ни на минуту не упускала из-под контроля проблемы «упаковки багажа». К бесконечным дорожным хлопотам был привлечен советский вице-консул Павел Михайлов, что вполне естественно. Во всяком случае, он вооружил Коненковых официальным мандатом, которым предписывал всем советским учреждениям на территории США обеспечить беспрепятственный проезд супругов до Сиэтла, где их ждал корабль, а также из Владивостока до Москвы.

Михайлов становится просто близким человеком. Он настаивал, чтобы его встреча с Эйнштейном состоялась не в Принстоне, а на дальнем озере. Позже Альберт Эйнштейн сообщил возлюбленной, что «Михайлов вновь передал мне привет. Кажется, симпатии взаимны». В следующем письме ученый сообщает Маргарите, что «в соответствии с программой» теперь уже он нанес визит «консулу». «Рекомендации и советы от Михайлова» и в дальнейшем упоминаются в его письмах.

Предусмотрительная Маргарита и на расстоянии нежно стимулирует душевное состояние своего законного супруга, сообщая Коненкову: «Дорогуся! Я была очень рада получить от тебя весточку. Ты пишешь, что Буржуа советует тебе для упаковки компанию Бодвордт. Но ведь я тебе тоже о них говорила. Я только боюсь, что эта компания очень дорогая. Если все же ты решил обратиться к ним, то, по всей вероятности, они заберут все вещи и упаковывать будут в их мастерской, где у них все приспособления. Ужасно меня удивляет и беспокоит, что консул ничего не предпринимает по поводу упаковки. Перед тем как обратиться в Бодвордт, нужно, конечно, выяснить вопрос с консулом. Упаковка ведь будет стоить очень дорого. Всегда твоя Маргарита.

P.S. Дай крошкам в мою честь что-нибудь сладенького».

19 августа она чуть ли не официально информирует мужа: «С Эйнштейном я еще не говорила о консуле. Боюсь, он не согласится его принять, но я все-таки попробую... Только теперь чувствую, как ужасно я устала (устала на курорте! От чего?) и как мне необходим отдых».

Спустя два дня Маргарита, не скрывая раздражения, написала Коненкову: «Дорогуся моя! Сейчас написала маленькое письмо Пав. П. Михайлову (консулу) с сообщением, что Эйнштейн будет рад его видеть. Я все выжидаю удобную минуту (в смысле настроения!), чтобы спросить Эйнштейна об этом. Возможно, что консул будет тебе звонить, если действительно он думает приехать. Как-то ты, мой дорогой, и как мои зверьки? Меня ужасно беспокоит вопрос с упаковкой и т.д. Неужели ты до сих пор ничего не слышал от консула? Прямо жуть берет. Я же вот исполнила свое обещание – переговорила о нем с Эйнштейном и сразу же даю ему об этом знать... Интересно, приедет ли консул. Я бы на его месте подождала бы до сентября и поехала бы к Эйнштейну в Принстон. Всего один час езды, а чтобы доехать сюда, нужно потратить не так много времени и денег...»

Но мастеру было не до того. Он лепил, ориентируясь на газетные и журнальные фотографии, портреты выдающихся советских полководцев, героев войны – Жукова, Рокоссовского, Конева, Малиновского...

Не выпуская Коненкова из-под своего контроля, Маргарита по-прежнему нежно обращается к нему из принстонского «гнездышка» 27 августа: «Роднуся! Что же ты мне пишешь так редко? За все время я получила от тебя только 2 письма. 21 августа я писала тебе, что одновременно пишу и Михайлову, консулу, о том, что Эйнштейн сказал, что будет рад его здесь видеть. К моему удивлению, от Михайлова до сих пор нет ни слуха ни духа. Мне просто неудобно перед Эйнштейном, который несколько раз меня спрашивал, «когда же приедет ваш консул?». Ведь мог же он ответить несколько слов, приедет он или нет. Я дала ему также телефон, по которому он мог бы меня вызвать, если он почему-то не хотел писать. Меня все время беспокоит вопрос об упаковке твоих скульптур. Действительно, Михайлов сказал, что ему поручено оказать всяческое содействие – но кто знает, что он подразумевает под этим «содействием». Во всяком случае, мне кажется, что дальше ждать нельзя и нужно поставить им вопрос ребром – будут они упаковывать или нет. Ведь время летит, а мы все на том же месте, даже паспортов в руках нет... Крепко тебя целую. Твоя Маргарита!»