Мария Бекетова - Александр Блок. Биографический очерк

4-го апреля: «Работаем каждый день, я часами говорю, объясняю, как со своими. Разумеется, трачу все-таки много сил, но никакой надрывной усталости нет. На днях провел ночь у Качалова с цыганами и крюшоном, это было восхитительно. Бертран, Гаэтан и Алискан у меня заряжены; с Изорой проводим целые часы, сегодня, наконец, к ней пойду – опять говорить. Гзовская и умна, и талантлива, и тонка, но – страшно чужая… В мае Худ. театр приезжает с четырьмя пьесами, и мы все опять увидимся. Встретился с Книппер, она от Алисы уклонилась, хотя я и пробовал ей доказать, что «Ваш шпиц – прелестный шпиц, не более наперстка» [199] . (Она пришла утром в театр, действительно, со шпицем.) Моя Алиса по наружности более похожа на Изору (Жданова) [200] . Капеллан – Массалитинов, граф – Лужский».

Всю эту весну и лето Александр Александрович провел в Петербурге. Любовь Дмитриевна играла в труппе Измайловского полка, состоявшей из освобожденных от призыва артистов. Выступала в ответственных ролях и имела успех.

Между тем война шла ускоренным темпом. Со дня на день нужно было ожидать времени, когда призовут в войско всех мужчин возраста Блока. Приходилось решать вопрос о том, в какой форме нести военную службу. Ал. Ал. не был склонен сражаться, тем более, что не питал никакой вражды к немцам.

В мае 1916 года Александр Александрович еще спокойно занимался своими делами в Петербурге, думая, что его призовут не скоро. Он интересовался шахматовскими делами и результатами своей работы в саду. 7-го мая пишет: «Напиши мне, очень ли редок сад и не опустилась ли насыпь, и не проросла ли сирень от старых корней направо от балкона [201] и акация, где они выкорчеваны? Принялся ли подсаженный шиповник? Как чувствуют себя флоксы [202] , не пропал ли красный?»

11 мая: «Мама, я получил твое письмо, и захотел в Шахматово; но, с другой стороны, я, как будто, начинаю писать. Боюсь сглазить». 4 июня он пишет: «Мама, сейчас, наконец, окончена мною «Первая глава» поэмы «Возмездие». С «Прологом» она составляет 1019 стихов. Если принять во внимание статистику поэм, написанных четырехстопным ямбом, то выходит: у Лермонтова: обе части Демона – 1139 стих., Боярин Орша – 1066 стих. У Боратынского: Бал – 658 стих., Эда – 683 стиха, и только Наложница (Цыганка) – семь глав – 1208 стихов. Если, так. образом, мне удастся написать еще 2-ю и 3-ю главы и эпилог, что требуется по плану, поэма может разрастись до размеров Онегина . Каково бы ни было качество, – в количестве работы я эти дни превзошел даже некоторых прилежных стихотворцев!»

16-го июня: «Не еду потому, что надеюсь (м. б., и тщетно), еще что-нибудь написать. Глухое лето без особых беспокойств в городе, где перед глазами пестрит, но ничего по-настоящему не принимаешь к сердцу, – кажется, единственное условие, при котором я могу по-настоящему работать (так было когда-то с «Вольными мыслями», потом – с «Розой и Крестом», теперь – с поэмой). Мне очень печально и неудобно, что это так, но для изменения этих условий надо ждать старости (должно быть, ждать больше нечего). М. пр., у меня на виске есть наконец седой волос; он уже, кажется, год, или больше, но Люба признала его только теперь. Однако, мне еще можно сказать, как Дон Карлос сказал Лауре: «Ты молода, и будешь молода еще лет пять, иль шесть…» [203] .

Ранней весной этого года (1916) печатались в «Мусагете» «Стихотворения Блока в трех книгах» и «Театр» – «Балаганчик», «Король на площади», «Незнакомка» и «Роза и Крест». Мимоходом Ал. Ал. сообщает матери: «На мои книги – большой спрос; присланные из Москвы партии распродаются складом в несколько часов… так что у меня до сих пор нет авторских экземпляров». И в другом письме: «Мои книжные дела блестящи. «Театра» в две недели распродано около 2000, и мы приступаем уже к новому изданию».

В мае произошло одно событие, приятно взволновавшее Блока: женился Е. П. Иванов. 23 мая Ал. Ал. пишет: «Мама, я сейчас обвенчал Женю. Свадьба была простая, благообразная и при солнечном свете, священник показался мне очень милым…

Женя был причесан гладко и стоял прямо; невеста была в белом платье, хотя без фаты. Жениными шаферами были я и Пяст, а у невесты – Алекс. Павл… и Женин сослуживец». Роман Е. П. был необычайный, и все подробности, приведшие к свадьбе, были хорошо известны Блоку и составляли предмет его забот и внимания.

В том же письме он сообщает новости, касающиеся «Розы и Креста»: «Лужский написал, что мне до осени приезжать, очевидно, не придется. Покажут они, что сделали, только своему начальству. Музыку Базилевского забраковали (опера и модерн, писала Гзовская), Яновский скоро представит, но скорей всего будет Василенко. Декорации, вероятно, будет отчасти делать Добужинский и театр. художники [204] … Гзовская пишет, что ей очень трудно, но она кое-что сделала».

Ал. Ал. два раза ходил смотреть игру Гзовской в кинематографе и по этому поводу пишет: «Я убеждаюсь, что Станиславский глубоко прав; она – т. н. «характерная» актриса, и в этом направлении может сделать очень много. Поэтому я надеюсь придать Изоре на сцене Худ. Т. очень желательные для меня «простонародные черты».

В письме от 16 июня еще до призыва есть чрезвычайно интересный и характерный для Александра Александровича отзыв о книге «Добротолюбие». Я привожу его целиком:

«Я достал первый том того «Добротолюбия», «φcαοκαλια» – Любовь к прекрасному ( высокому ), о котором говорила О. Форш. Это, собственно, сокращенная патрология – сочинения разных отцов церкви, подвижников и монахов (пять огромных томов). Переводы с греческого, не всегда удовлетворительные, «дополненные» попами, уснащенные церковнославянскими текстами из книг Св. Писания Вехого и Нового Завета (неизменно неубедительными для меня). Все это – отрицательные стороны. Тем не менее в сочинениях монаха Евагрия (IV века), которые я прочел, есть «гениальные вещи»… Он был человеком очень страстным, и православные переводчики, как ни старались, не могли уничтожить того действительного реализма, который роднит его, например, со Стриндбергом. Таковы гл. обр. главы о борьбе с бесами – очень простые и полезные наблюдения, часто известные, разумеется, и художникам – того типа, к которому принадлежу и я. Выводы его часто неожиданны и (именно по-художнически) – скромны; таких человеческих выводов я никогда не встречал у «святых», натерпевшись достаточно от жестокой и бешеной новозаветной «метафизики» [205] , которая людей полнокровных (вроде нас с тобой) запугивает и отвращает от себя.

Мне лично занятно, что отношение Евагрия к демонам точно таково же, каково мое – к двойникам, например, в статье о символизме.

Вечный монашеский прием, как известно, – толковать тексты Св. Писания, опираясь на свой личный опыт. У меня очень странное впечатление от этого: тексты все до одного остаются мертвыми, а опыт – живой» [206] .