Мария Бекетова - Александр Блок. Биографический очерк

Зимой 1915 года Александр Александрович написал статью об Аполлоне Григорьеве и продолжал заниматься в библиотеках, собирая материалы, но уже менее пристально, так как многое было сделано. Еще осенью начал он писать поэму «Соловьиный сад». В этой поэме есть отзвуки последнего заграничного путешествия. В Гетари была вилла, с ограды которой свешивались вьющиеся розы. Блоки часто проходили мимо нее и видели на скалистом берегу рабочего с киркой и ослом.

Среди зимы приезжал на короткое время в Петербург Франц Феликсович. Любовь Дмитриевна вернулась из Львова в мае 1915 года. Летом она играла в труппе Зонова в Куоккале.

В этом году Блок оставался в Петербурге до конца июня. Он держал корректуру статьи об Аполлоне Григорьеве, заканчивал работу в библиотеках и писал автобиографический очерк, заказанный ему Венгеровым для редактируемой им «Русской литературы XX века». Эта статья была лишь дополнением того, что печаталось прежде в сборнике Фидлера [190] . В конце мая Александр Александрович узнал, что «Роза и Крест» пропущена цензурой без всяких ограничений. Около этого времени он сообщал матери, что написал краткие сведения о «Розе и Кресте» для композитора Базилевского, который написал музыку на его драму и собирался исполнять ее в Москве. Сведения нужны были для концертной программы. Тут же Александр Александрович прибавляет: «Базилевский пишет, что Свободный театр думает о постановке «Розы и Креста». А. Н. Чеботаревская [191] сообщила, что Немирович-Данченко тоже «думает» и сказал кому-то об этом».

Таким черепашьим шагом шло дело с постановкой «Розы и Креста», так и не доведенное до конца.

Описывая, как он проводит время, Александр Александрович писал матери 13-го июня 1915 г.: «Я проехал как-то вверх по Неве на пароходе… окраины – очень грандиозные и русские – и по грандиозности и по нелепости, с ней соединенной. За Смольным начинаются необозримые хлебные склады, элеваторы, товарные вагоны, зеленые берега, громоздкие храмы, и буксиры с именами «Пророк», «Воля» режут большие волны…

Сочиняю автобиографию и повадился ходить к букинисту, у которого скупаю десятки интересных книг по пятаку. Вчера встретил С. М. Зарудного (сенатор и цыганист, друг Худож. театра), который, проводив Книппер, шатался без дела [192] . Я его завез к себе. Он читал очень хорошо стихи Вольтера, нарисовал меня (совсем непохоже) и рассказал анекдот о том, как К. Р. [193] просил его раз прочесть мои стихи. Он прочел «Незнакомку» [194] , К. Р. возмутился; когда же он прочел «Озарены церковные ступени», К. Р. нашел, что это лучше. Очевидно, уловил родственное, немецкое».

Блок оставался в Петербурге весь май и июнь. В Шахматове никакой большой литературной работы у него не было. Он много гулял и работал в саду, делая новые вырубки и посадки и наблюдая за работой земляника, который делал в саду перед домом насыпь, предназначавшуюся для новых цветников.

В конце лета приезжала на неделю Л. А. Дельмас, она пела нам, аккомпанируя себе на нашем старом piano-carre, напоминавшем клавесин – и из «Кармен», и из «Хованщины», и просто цыганские и другие романсы. Между прочим, и «Стеньку Разина»: «Из-за острова на стрежень». Необыкновенно хорошо выходил у нее романс Бородина «Для берегов отчизны дальной». Такого проникновенного исполнения этой вещи я никогда не слыхала. Блок особенно любил и эти стихи Пушкина, и музыку Бородина. Во время пребывания Дельмас погода была все время хорошая. Они с Ал. Ал. много гуляли и разводили костер под шахматовским садом (одно из любимейших занятий Блока).

Все мы с волнением читали газеты, следя за войной. Франц Феликсович писал довольно часто, его здоровье поправилось от постоянного пребывания на воздухе в хорошем климате, и он ни разу не был ранен, хотя ему случалось быть в очень опасном положении и на виду, так что рядом с ним падали люди и лошади.

По возвращении в Петербург Александр Александрович получил очень интересный заказ от Горького, который собирался издавать сборники литературы всех народов, входивших в состав Русской империи [195] . Он предложил поэтам выбрать для перевода то, что им нравится. Блок взялся переводить армянских, латышских и финских поэтов. Для этого он просил Горького познакомить его или с поэтами, или с другими знатоками языков избранных им народностей. У него перебывали представители четырех наций, в том числе и шведской, так как один из финнов писал по-шведски. Александр Александрович не удовлетворился одним подстрочником, он просил читать стихи вслух, чтобы запомнить их ритмы. При этом он выказал поразительную память, запомнив не только ритм, но и целые строфы стихов на совершенно незнакомых ему языках. Ему очень нравилось декламировать их нам с матерью. Переводами этими он увлекался. Все они хороши, но лучше всего удались ему переводы прекрасных стихов армянского поэта Исаакьяна. Когда вышел армянский сборник (май 1916 года), Александр Александрович получил из Москвы телеграмму от кружка армян, которые благодарили его за перевод и выражали ему свою горячую симпатию.

В этом сезоне Александру Александровичу пришлось съездить в Москву. Слухи о том, что Немирович-Данченко «думает» ставить «Розу и Крест», оказались верными. Художественный театр известил об этом Александра Александровича и пригласил его в Москву для первых работ по постановке пьесы. Это было в конце марта. Москвичи обласкали Блока. Он провел в Москве приятнейшую неделю, во время которой было сделано много, а между тем он и развлекся, и освежился. В письме от 31-го марта 1916 г. он пишет:

«Мама, я так занят, что только сегодня собрался написать… Несмотря на то, что к вечеру устаю до неприличия, чувствую себя в своей тарелке. Каждый день в половине второго хожу на репетицию, расходимся в 6-м часу. Пока говорю, главным образом, я, читаю пьесу и объясняю, еще говорят Станиславский, Немирович и Лужский, а остальные делают замечания и задают вопросы. Роли несколько изменены – Качалов захотел играть Бертрана [196] , а Гаэтана будет играть актер, которого я видел Мефистофелем в гетевском Фаусте (у Незлобина) – хороший актер. Граф, вероятно, – Массалитинов. За Качалова я мало боюсь, он делает очень тонкие замечания. Немного боюсь за Алису – слишком молодая и тонкая, м. б., переменим (Вишневский справедливо заметил, что для нее нужны «формочки»). Алискан – Берсенев, думаю, будет хороший. У Станиславского какие-то сложные планы постановки, которые будем пробовать… Волнует меня вопрос, по-видимому уже решенный, о Гзовской и Германовой. Гзовская очень хорошо слушает, хочет играть, но она любит Игоря Северянина и боится делать себя смуглой, чтобы сохранить дрожание собственных ресниц. Кроме того, я в нее никак не могу влюбиться. Германову же я вчера смотрел в пьесе Мережковского [197] и стал уже влюбляться, по своему обычаю; в антракте столкнулся с ней около уборной, она жалела, что не играет Изору, сказала: «Говорят, я состарилась». После этого я, разумеется, еще немного больше влюбился в нее. При этом, говор у нее – для Изоры невозможный (мне, впрочем, очень нравится), но зато наружность и движения удивительны» [198] .