Сьюзен Зонтаг - В Америке

Вчера вечером мы с Богданом решили уединиться и пообедать в «Дельмонико» — одном из лучших ресторанов города. Могу сообщить вам, что здешние магнаты такие же откормленные и степенные, как венские или парижские. А снаружи — сплошная суета и шум. Кареты, экипажи, омнибусы, конки, трамваи, толкающиеся пешеходы — на каждом углу вас подстерегает неожиданность; все здания пестрят вывесками, и некоторые люди работают ходячей рекламой, они увешаны плакатами спереди, сзади и даже на голове, а другие тычут листовки в руки прохожим или швыряют охапками внутрь трамваев; чистильщики сапог зазывают клиентов из своих маленьких ларьков, разносчики вопят с тележек, а группы музыкантов, преимущественно немцев, трубят в рожки и тубы прямо у вас над ухом. Меня поразило, что здесь так много немцев, даже больше, чем ирландцев или итальянцев (у каждого народа — свой квартал). Хенрик, здесь столько бедности и нищеты! Да еще преступности: нас постоянно предупреждают, чтобы мы не ходили в те районы, где живет беднота, потому что там нас может ограбить шайка хулиганов. Самый отважный из нас, Якуб, исследует эти перенаселенные части города; он уже заполнил набросками целых пять альбомов. Вчера вечером он бродил по еврейскому кварталу (бедному, конечно), обитатели которого очень похожи на своих краковских соплеменников — темнобородые мужчины в кипах, они носят свои длинные черные пальто даже в эту нестерпимую жару.

Так я плавно подхожу к своей единственной жалобе. Я еще никогда не видела такой жары. Мы все просто изнываем. У Петра сыпь. Младшая дочка Дануты все время плачет. Кажется, будто на мне слишком много одежды (полагаю, это на самом деле так), хотя и меньше, чем на местных женщинах. Они до сих пор носят кринолин и, как заметили мы с Данутой, Вандой и Барбарой, с завистью (такое у меня чувство) смотрят на наши тонкие юбки. Мы высаживаемся на берег с парома и, конечно, много ходим пешком по городу. Вчера, например, когда мы гуляли по Бродвею — главной улице города, какая-то крупная женщина с громадным кринолином под тяжелой черной юбкой прямо у нас на глазах повалилась на тротуар. Я решила, что она серьезно больна, но один из прохожих сказал, что в августе такое часто случается, а извозчик отвязал ведро с водой для лошади и бесцеремонно плеснул в лицо женщине, после чего ей помогли встать, и она как ни в чем не бывало пошла дальше. Я знаю, что находиться так долго на солнце неблагоразумно, но нам просто негде спрятаться. Если бы Петр оказался настойчивее, то мы бы каждый час отсиживались в кафе-мороженом. Мороженое здесь делают итальянцы, и оно восхитительно. Он также полюбил индейские лакомства, что продают на улице: сухие воздушные шарики, полученные при нагревании зернышек кукурузы, и маленький коричневый арахис в мягкой светлой кожуре, — которые я нахожу совершенно несъедобными. За едой здесь пьют больше воды, чем вина, — зимой и летом очень холодной, — стакан наполняют маленькими кубиками льда; уверена, что вам это покажется чрезвычайно вредным. Сегодня, в тщетных поисках прохлады, мы забрели в огромный парк, недавно разбитый на севере города; он называется Центральным, хотя ничего «центрального» в нем нет. И, по правде сказать, ничего похожего на парк. Не пытайтесь представить себе нечто наподобие нового парка в Кракове, не говоря уже о наших величавых, густолиственных Плантах: большинство деревьев здесь еще так молоды, что не дают никакой тени.

Польская община невелика, гораздо больше наших соотечественников поселилось на западе — в Чикаго. Богдан побывал у одного из ее руководителей, и тот рассказал об их желании устроить прием в мою честь. Я чувствую, что должна отказаться, хотя мне очень жаль их разочаровывать. Они хотят приветствовать человека, которым я уже не являюсь. Но бывшая актриса не в силах заглушить свой интерес к театру, к тому же август — не только самый жаркий месяц в году, но еще и начало сезона. Как откровенно предупреждал меня Генрих, под театром здесь понимают совсем не то же, что chez nous[40], в Вене или Париже. Публика ждет, чтобы ее развлекали, а не развивали, и больше всего ее забавляет все помпезное и эксцентричное. Мы собирались посмотреть «La Grande-Duchesse»[41] Оффенбаха, которую ставили в одном из крупнейших здешних театров, пока не узнали, что ее исполняет Мексиканская юношеская оперная компания, а примадонне, сеньорите Нинье Кармен-и-Морон, всего восемь лет. Представляете себе «Dites-lui qu ’on l’a remarqué» (одну из самых восхитительных песен о любви!), спетую высоким, писклявым голоском маленькой девочки? Наверное, это понравилось бы Петру, хотя, скорее всего, он получил бы еще больше удовольствия от представления в другом театре: Жорж Франс и его собаки, Дон Цезарь и Бруно, Ганселлова Труппа Альпийских Певунов, Дженни Тернор — королева трапеции и герр Клайн, танцующий pas de deux[42] на проволоке вместе со своей бабушкой. И никакого Шекспира ни в одном из театров, хотя меня уверяли, что никакого другого драматурга не ставят в Америке так часто, как Шекспира. Помимо фарсов и мелодрам, на которые мы не рискнули пойти даже из любопытства, здесь дают только легкую комедию (на английском, конечно) под названием «Наш американский кузен». Она пользуется неизменной популярностью по всей стране на протяжении последних одиннадцати лет, поскольку во время именно этой пьесы был убит (сумасшедшим актером, если вы помните) президент Линкольн, сидевший в ложе со своей женой и членами правительства. Настоящие пьесы — почти все английские или французские, и хотя нью-йоркская публика обожает Вагнера, она не интересуется великими немецкими драматургами. Если вы захотите посмотреть Шиллера, вам придется пойти в какой-нибудь немецкоязычный театр, где его играет второразрядная гастролирующая труппа из Мюнхена или Берлина. А поскольку пьесы Красиньского, Словацкого или Фредро просто немыслимо представлять на английском и в Нью-Йорке слишком мало поляков, которые могли бы поддержать польский театр, то наши возвышенные драматурги здесь неизвестны.

Мне бы очень хотелось увидеть кого-нибудь из выдающихся американских актеров, слава которых докатилась до Европы, но никого из них сейчас не встретишь на сцене. Мы сходили в великолепный театр, принадлежащий одному из этих актеров, Эдвину Буту (Линкольна убил его младший брат), который открыл сезон трагедией лорда Байрона «Сарданапал». Не хочу показаться придирчивой, но игра актеров дала мало пищи воображению (ваш мистер Дарвин ее бы одобрил!), хотя сам спектакль превратился в пышное, изобретательное зрелище. Громкая музыка, высокие декорации, сотня исполнителей толкутся на огромной сцене — именно это здешняя публика ценит превыше всего. Помимо дюжины актеров в главных ролях, «итальянский балет» во втором акте состоял (как написано в программке) из «четырех первоклассных танцовщиц, восьмерых корифеев, шести балерин, девяноста девяти статистов, двадцати четырех негритят, двенадцати хористок, восьми хористов и сорока восьми актрис массовки»! Вообразите себе всю эту скачущую толпу и сценические механизмы, производящие поразительные эффекты, когда, например, вся сцена поднимается в воздух или исчезает из виду. Последний акт закончился колоссальным пожаром, который публика, включая нас, по достоинству оценила.