Юрий Лощиц - Григорий Сковорода

Убеленный сединами ветеран, живой образ славной казаческой старины, наследник родовитого патриархального гнезда, Степан Тевяшов, можно думать, и сам был для Сковороды кемто вроде малороссийского Катона. 1)та ассоциация подкреплялась тем почитанием, которым отец и сын Тевяшовы окружали имя своего ближайшего предка; в предисловии к переводу Сковорода написал:…взошел мне на мысль некий муж нашего века, не по крови и плоти, но но сердцу вышепоминутым сроден. Сей муж есть покойный Вашего высокородия родитель. И сия-то причина заохотила меня поднесть сию книжечку, протолнованную здешним перечнем, в то время как пользовался я спокойным уединением в доме Вашем».

У Тевяшовых была хорошая библиотека, которая постоянно пополнялась книжными новинками обеих столиц. Степан Иванович подписывался даже на масонский журнал «Утренний свет», который в Петербурге, а потом в Москве издавал Николай Новиков. В журнале печатались «Юнговы нощи» и «Мнения Паскаля», «Пир Платонов о любви» и жизнеописания древних философов.

Бытовым укладом провинциальной усадьбы, где странника неизменно встречало общество симпатизирующих друг другу себеседников, диктовался в излюбленный жанр философских сочинений Сковороды — диалог: «Разговор есть сообщение мыслей и будто взаимное сердец лобызание, — писал он, — сои. и свет компаний — союз совершенства».

В его «разговорах», как правило, многолюдно: пять; шесть, семь, а то и восемь участников. Иногда эти «разговоры» в исследовательской литературе по принципу сходства сопоставляются с диалогами Платона, с так называемыми «сократическими диалогами». Видимо, отсюда генетически исходит и популярное в применении к Сковороде почетное прозвище «украинский Сократ».

Однако «сократичность» сковородинских диалогов — определение, нуждающееся в оговорках, и прежде всего потому, что поведение собеседников по отношению к взыскуемой истине в диалогах Платона и «беседах» Скофроды — поведение весьма нетождественное.

Сковорода, как известно, вполне определенно высказывался по поводу «афииейских хитросплетений», а в конце концов, что такое приемы Сократа, этого благодушного хитреца, заманивающего неопытных и ничего не подозревающих спорщиков в незримые, но совершенно отчетливые по своей логической конструкции тенета доказательств, — что же это такое, как не «хитросплетения»?

Сократ Платоновых диалогов, как известно, зачастую лишь делает вид, что он вместе с собеседниками, на равных с ними нравах, ищет истину, помогает ее родить. Онто уже ее загодя нашел, уж он-то знает заранее, что именно должно быть «рождено» в результате спора. В своих «разговорах» Сковорода вовсе не озабочен тем, чтобы привить собеседникам определенный метод мышления. Представляющее его в «разговорах» лицо (он выступает, как правило, под разными именами: Лонгив, Яков, Ермолай, чаще всего — Григорий) стремится «разжевать» истину, уже заявленную как истина. Сковорода и не скрывает никогда, что он «разжевывает» ее, и но беспокоится вовсе о том, что может обиден, собеседников этой своей открытой позой знающего перед невегласами и тугодумами. В диалогах Сковороды идея, свидетельствуя о себе сразу, без обиняков, решительно устремляется в житейское лоно, облачаясь по пути в одежды, соответствующие земному зрению и привычке.

Как писатель Сковорода воспитан прежде всею на чтении Библии, а не диалогом Платона, поэтому его стиль собеседования — не построение системы образнологических доказательств, а открытая проповедь.

Умные поймут и прямо, без притчи, что не прозревшим для прямого созерцания идеального света нужно дать понятие об истине через притчу, и чем притча доступнее, тем верней.

Вот почему в «разговорах! Сковороды исходная идея то и дело облекается В одежды притч, побасенок, пословиц, площадного юмора. Как правило, почти в каждом «разговоре» присутствует грубовато-комичная фигура некоего тугодума упрямца. Друзья сочувственно хлопочут вокруг него, терпеливо объясняй, что. как и почему. Беседа движется замедленно: ворчливый и недоверчивый «любомудр» то и дело спотыкается на повороте непривычного доказательства. Тогда раздосадованным друзьям приходится начинать все заново. Они приводят иные, еще более наглядные примеры свой правоты. Наконец мы видим, что воз как будто сдвинулся с места: наш упря мец радостно отзывается на один из аргументов приятелей. Но им-то рано радоваться! Еще не раз и не два они придут в отчаяние от новых свидетельств его непонятливости. Тут силлогизмами ничего не докажешь. Тут важно пример какой-нибудь подыскать поярче и поочевидней, а то и вышутить в глаза, а то, наконец, и побранить…

Эта постоянно наличествующая в «разговорах» общедоступность тона, этот их принципиально демократический колорит — вот здесь то и можно говорить о вполне очевидной «сократичности» — характернейшая черта стиля Сковороды-писателя. Юмористические пассажи и реплики, родственные знаменитым «сократическим снижениям», контрастируют с глубоко серьезной задачей бесед, четче проявляют жизненно принципиальные для автора темы. Он не боится соседства смешного и серьезного, высокого и низкого. Философские тезисы благодаря постоянным комическим перебивкам защищены от того, чтобы зачерстветь в категорических наукообразных формулировках. Сковорода философствует с неизменной улыбкой. Вся философия его — улыбающаяся. Участники «разговоров» — сообщество, веселящееся в духе. И итог их встреч — радость от сознания совместно постигнутой мудрости — «взаимное сердец лобызание».

Интересно было бы проследить за тем, кто именно из современников и друзей Сковороды скрыт за персонажами его диалогов. Есть, например, мнение, что заядлый и неугомонный спорщик Афанасий (эта фигура встречается сразу в нескольких «беседах») — не кто иной, как Афанасий Панков, чиновник из Острогожска, которому Григорий Саввич посвятил в свое время сборник «Басен Харьковских». Однако далеко не для каждого персонажа диалогов удается подыскать такой реальный прообраз. Как быть, допустим, с именем Яков? Ведь известно, что среди друзей Григория Саввича было три Якова — Яков Правицкий из Бабаев, острогожский живописец Яков Иванович Долганский и Яков Михайлович Донец-Захаржевский. О Долганском мы не имеем других сведений, кроме единственного письма к нему от Григория Саввича. Что же касается Якова ДопцаЗахаржевского, то о его взаимоотношениях со странствующим философом документальных свидетельств осталось гораздо больше.

Род Донцов-Захаржевских известен был на Слобожанщине именитостью предков не менее, чем семейство Тевяшовых. В XVII веке славный своими воинскими заслугами полковник Григорий Ерофеев Донец верой и правдой служил царю Алексею Михайловичу: с именем его связана первоначальная история Харькова, строительство крепости и города Изюма. Многочисленные отпрыски Григория пошли по военной линии, род Донцов укоренился на Слобожанщипс, преимущественно в юго-восточной ее части, со своеобразным центром в селении Великий Бурлук.