Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак
Охраняет их зоркая стража, охраняют их железные решётки, древние стены монастыря-тюрьмы, Белое море.
Монастырские кельи, превращённые в камеры, ожили. Слышатся через дверь команды надзирателей с приказанием встать и одеться. А через несколько минут, показавшимися слишком томительными своей неизвестностью и томительностью, стали открываться двери и заключённых, имевших собственные вещи, ранее отобранные по приезду в Соловки, повели на вещевой склад.
Уже через час всех согнали в вестибюль со сводчатыми, нависшими над головами потолками, ещё сохранившими следы какой-то росписи. Трапезная монахов превратилась в тюремный «вокзал».
Мокрые стены, исписанные сотнями фамилий, изречений, пословиц, назиданий, ругани, похабщины, цементный пол, покрытый какой-то зловонной жижей, несколько тусклых лампочек, затерявшихся в нишах толстых стен, встретили недоумевающих и пока что не произносящих ни одного слова, людей.
Сотня за сотней входят истощённые, потерявшие веру в людей, в справедливость и правду, заключённых. Жёлто-зелёные восковые лица, низко опущенные головы, сгорбленные плечи, седые головы, руки-плети и ноги-палки, — вот что осталось от жизнерадостных людей.
Внезапный переход от многомесячной, а в ряде случаев, и многолетней тишины — к шуму, разноголосому разговору, как тяжёлым молотом отдаётся у людей в висках.
Куда? Зачем? Почему собрали всех вместе после такой строгой изоляции и тяжёлого режима? Вопросы назойливо и неотступно преследуют всех, кто очутился в эту ночь под сводами бывшей столовой монахов.
«Тюрьма, созданная, чтобы медленно, но верно смять человека, окончательно раздавить его как личность, превратить в равнодушное животное, не реагирующее на горе или радость себе подобных, наконец, уничтожить и парализовать в нём всё человеческое — веру, любовь, надежды» — вдруг изменила самой себе. В чём дело? Что случилось?
Уж на что тюрьма изобретательна на всякие «параши» (здесь — выдумки, небылицы), а в данном случае, растерялась, ответа не нашла, даже самого немудрящего или нелепого.
К утру, истомлённых и пресыщенных новизной положения людей свалил чуткий, нервный, бредовый сон. Однако продолжался он недолго.
Забрезжил рассвет, открылись двери и послышалась громкая, перекрывающая общий шум, команда:
— Выходи! Становись по шесть человек, вещи оставить на месте!
На большой площади Соловецкого кремля стала строиться многотысячная толпа. К концу построения яркое; солнце осветило купола соборов и церквей. Ценный памятник русского зодчества предстал во всей своей красе перед растерянными, ошеломлёнными глазами людей. Мощные стены и башни из громадных глыб дикого камня поразили своей первозданной красотой. Купола соборов заиграли подлупами поднимающегося солнца, слепя людям глаза. Сотни тысяч чаек с громким криком кружатся над шумящим морем голов. Чайки тоже удивлены, они встревожены. Мёртвый, не ронявший долгие месяцы и годы ни единого звука двор, вдруг наполнился множеством непривычных звуков и запахов. Всегда чистый, голый двор покрылся тёмной, копошащейся, непонятной и загадочной массой.
Всё ниже и ниже кружат чайки над головой. Любопытство побеждает страх. Сперва одиночки, потом целые стайки садятся на землю и даже, некоторым счастливцам, на плечи. Затаив дыхание, как зачарованные, стоят эти люди. И чувствуется, как через чёрную тучу отчаяния и безысходного горя врывае тся в их души робкий, но светлый луч надежды.
У каждого из нас остались за стенами Соловецкого монастыря жёны и дети, отцы и матери, братья и сёстры, много друзей и товарищей. В нашей памяти ещё свежи воспоминания о них — таких милых, чутких, добрых людях. Мы ещё не забыли себя сильными, несгибающимися, любимыми и любящими, широко и смело шагающими по жизни людьми. И стоим мы сейчас с недоумевающими, блуждающими, глубоко запавшими глазами.
Нас все боялись, прятали за семью замками в каменные мешки, а вот белокрылые чайки доверчиво садятся на плечи, копошатся у наших ног. Илица измученных людей, уже почти примирившихся со своим неизмеримым горем, украшаются улыбками. Слёзы радости и надежды заполняют наши глаза и медленно скатываются по впавшим, заросшим щетиной, щекам на землю Соловецкого кремля.
Неизмеримо великое горе, искалечившее нашу жизнь и сердце, изнурившее души уже начало проникать в больное сознание, сея неверие; в чьё-либо сочувствие к нам, пессимистическое безразличие к себе и окружающим.
И вдруг… Опять солнце, небо и… эти чайки!
Открылись двойные железные ворота тюрьмы и колонна в сопровождении конвоя с пистолетами в расстёгнутых кобурах, нескончаемой лентой, без собак и молитвы «шаг вправо, шаг влево»… двинулась по лесной дороге всё дальше и дальше от стен седого кремля.
И всю длинную дорогу быстрокрылые чайки кружились над нами, как бы приветствуя своим громким криком встающее солнце — источник жизни и радости человека, как бы радуясь нашим улыбкам и невольным слезам надежды.
Шли медленно, равнение в рядах не соблюдали. Отсутствовали обычные крики: «подтянись», «прекратить разговоры», «не курить», «ложись».
Творится что-то невероятное, непонятное и глубоко интригующее.
По обе стороны дороги непрерывно тянутся леса — сосновые, берёзовые, еловые, заливаются песнями неведомые и невидимые птицы, где-то кукушка отсчитывает кому-то многолетие, жужжат насекомые. Прогретый солнцем лес насыщает воздух густым запахом смолы, зелёных листьев, травы. Поляны, опушки, всё придорожье покрыто цветами — жёлтыми, розовыми, синими, голубыми как небо, красными как пламя.
Лес редеет. В лучах солнца ярко белеет оставшаяся позади каменная громада кремля, а впереди золотится прибрежный песок и, уходя в бесконечную даль, горит и переливается тихая, необъятная равнина Белого моря. Вот он, перед глазами, широкий простор воды. Небольшие волны с плеском разбиваются о дамбу, сложенную из дикого камня и ещё не законченную. И, кажется, вечность стоял бы у этой воды, как бы разговаривающей с тобой, что-то заговорщически шепчущей, набегающей и убегающей, как бы играющей в «догони меня».
Чистое небо ласкает своей синевой и глубиной, а к северу, над широким простором моря повисло облако, причудливо меняя свои очертания. Ещё минуту назад оно казалось многоярусной горной вершиной с глубокими ущельями, бороздящими её склоны, а сейчас превратилось в громадного белого медведя, стоящего на задних лапах.
Сколько простора, неземной красоты в этом чистом, таком синем небе и плещущем у самых ног море. Окунуться бы в этот необъятный простор воды, смыть с себя и человечества земные страхи и горе, ненависть и злобу, фальшь и лицемерие, накопившиеся веками и непосильно тяжёлым грузом придавившие его — творца и созидателя прекрасного. Утопить бы все невзгоды и болезни в этом необозримом океане синевы!
Стосковавшиеся глаза жадно ловят вдали очертания горизонта, зелёной равнины и синих лесов за ней. А солнце щедро разливает вокруг мягкое, ласковое тепло.
Полоса прибрежной земли пересечена балочками, деревья с сочной нежно-зелёной листвой
