Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда
— А что нам от этого, ведь мы заложники, смертники.
Какая польза, что мы проживем еще три-четыре месяца?
Даже если не будет пополнения из пленных, нас выжмут, как лимон, а потом отправят в крематорий.
Этот разговор подхватывали другие:
— Нам все равно не жить, так зачем растягивать мучения? Зачем строить для немцев секретный объект, чтоб они еще с кем-то начали войну и так же издевались над людьми? Можно всем организованно броситься в воду.
— Ну и что из этого, поплаваешь в холодной воде и вылезешь с воспалением легких. Уж лучше жди своей очереди в крематорий, вдруг не дождешься.
— Тогда еще один путь. Здесь в лагере нас несколько тысяч. Всем до одного не выйти на работу и объявить голодовку.
— На работу не пойдешь и голодовку не надо объявлять, они и так есть не дадут. А на работу погонят это точно — не для того они ходят с собаками, чтоб испугаться нашей голодовки.
Однажды и я разговорился:
— Я не сомневаюсь, что все мы смертники, но все же думаю, что нам надо вступить в борьбу со смертью.
— Сказано: молодо-зелено. И как же это ты собрался с нею бороться?
— Один хороший друг мне говорил: «Никогда не отчаивайся». Вы предлагаете как умереть, лучше давайте подумаем, как нам выжить. Каждый уже начал эту борьбу. Ведь раньше как было — во время вечерней проверки давали номерки в крематорий. Пока не знали для чего они даются, было много желающих получить их. Сейчас же, когда все поняли, что этим мы подписываем себе приговор смерти, этих номерков никто не берет и это говорит о том, что мы боремся за жизнь. Зачем же тогда нам искать путь к смерти, нужно терпеть до конца. Я вот за последние три года столько раз был на волосок от смерти, и все же еще надеюсь, что и отсюда выберусь. Уверяю всех, я буду жить! Прошло уже больше года как я видел сон. И во сне слышал голос, что если пройду преграду, буду жить. Я эту преграду прошел и верю, что так и будет. Я не знаю, есть ли Бог, но я верю в слова, сказанные мне — в этом смысле я верующий. Никто из нас не знает, где мы находимся. Возможно, там за горами уже ведут бои русские или американцы и в одно прекрасное утро нам объявят: «Вы свободны». В моей жизни был случай, когда я пришел в отчаяние и хотел покончить с собой, чтоб не попасть в тюрьму, решил повеситься. И в тот момент, когда я писал записку о причине самоубийства, вдруг вбегают мои друзья и с радостью объявляют, что меня награждают премией. И за что? За то же самое, за что я хотел погубить себя. С тех пор мой девиз: «Никогда не отчаивайся».
— Молодец, парень, легче будет умирать.
— А я тоже видел сон недавно, — говорит один заключенный, я видел всех нас лежащими как мертвые, но знал, что мы живые. Вдруг вижу, над нами летит целая туча ворон. Эти вороны превратились в самолеты и стали нам бросать продукты. Что ты скажешь на этот сон?
— Я не могу толковать сны, но может случиться и такое. Появилась надежда на жизнь.
Наступил Новый тысяча девятьсот сорок пятый год, но в нашей жизни ничего не изменилось. Стали случаться побеги из лагеря, но всякий раз собаки ловили беглецов. Их выводили перед всеми, объявляли смертный приговор и увозили из лагеря. К концу зимы эсэсовцы по неизвестным причинам стали меньше обращать на нас внимания, относиться более мягко. Уже не добивали тех, кто по дороге на работу падал. Разрешали их брать под руки и поддерживать. Наша бригада состояла из пятидесяти человек. Мы ремонтировали подъездную дорогу на склоне горы. Охранял нас один пожилой эсэсовец. Не раз я наблюдал, как он сидел на камне, за пару сот метров и следил за всеми, казалось даже, что он дремлет и у меня зародилась мысль о побеге. Причем не так как другие, ночью, а прямо днем с работы. Но кроме эсэсовца за нами еще наблюдал поляк-надзиратель. Он же и решал, кому не идти на работу, то есть отправлял в крематорий.
Мысль о побеге меня мучила день и ночь. Придумывал разные варианты побега и сам же от них отказывался, а время неумолимо делало свое дело, С каждым днем увеличивалась опасность попасть в крематорий. И я решился на побег. Лучше всего бежать после обеденного перерыва, когда привозят кофе. Нам дают целый час для отдыха, раньше это было невозможно, а сейчас немцы, наверное, решили, что скоро совсем некому будет работать и поэтому стали давать отдых. Когда мы опускаемся вниз на обед, часовой идет первый, за ним мы и последним идет надзиратель. Иногда часовой совсем не уходил со своего поста, а просто сидел на одном месте. Горы были покрыты молодым сосновым лесом.
Смогу ли я добежать до него? Нужно, как можно дальше по дороге, отойти от часового. После перерыва он часто дремал на камне. А что, если заметит? Он сидел в двухстах метрах от нас, а на пятьдесят метров можно отойти, усердно работая киркой. Обычно, в таких случаях он кричит: «Дальше не идти». От надзирателя можно оторваться, когда поднимаемся вверх, он всегда идет последним. Пока он дойдет до того места, где мы работаем, я должен убежать. Хорошо бы было, если б его кто-нибудь отвлек на другой стороне. Нужно подговорить надежного напарника, чтобы никому не проговорился. А что делать с крестом на голове? Решил в последнюю ночь побрить голову. Если доберусь благополучно в лес, часовой не бросит свой пост. Пока он вызовет собак, я постараюсь дойти к реке и смыть след, а дальше снова в лес. Риск — благородное дело. И я сделал выбор, ведь уже не только ноги, но все тело стало пухнуть, значит, если останусь здесь, то меня неминуемо ждет крематорий. Конечно, есть большая опасность, быть убитым часовым. Да если и удастся бежать, впереди ждет неизвестность, ведь я даже не знал, есть ли выход из этого ущелья.
Побег из Бухенвальда
В ночь под пятое марта я открыл свою тайну другу и попросил его помощи.
— После вечерней проверки и ежедневного «Мютце аб» (снять головной убор), побрей мне ножом голову.
Завтра, после обеденного перерыва, решил бежать, предлагаю и тебе присоединиться ко мне. Как только дадут сигнал к работе, мы первыми поднимаемся вверх по склону. Я пойду по дороге влево, а ты вправо. Возможно, одного из нас убьют, а может, и вдвоем останемся живы. Если повезет, то встретимся через ночь на рассвете, на вершине горы.
В ту ночь он сбрил мне крест на голове, а когда я ему предложил сбрить, он отказался. Побоялся, вдруг побег не состоится, то за побритую голову — смертная казнь.
Видя его волнение и я заволновался, но отступать было некуда, голова уже побрита.
Пятое марта. Обед. Я попил кофе, отдохнул. И вот уже сирена на работу. Быстро стал подниматься вверх к дороге. Взял кирку на плечо и стал удаляться как можно дальше от часового. По времени определил, что уже большая часть рабочих поднялись на дорогу. Через три минуты все поднимутся и часовой станет кричать. Бросил кирку и побежал. Обувь я приготовил заранее, вместо деревянной подошвы, которая веревками прикреплялась к ногам, сделал тапочки. Так я бежал, напрягая все силы и одновременно прислушиваясь, началась ли стрельба.
