Драбкин Артем - Я дрался с Панцерваффе.
Макухин пожал мне руку и сказал: «Привез вам командира батареи».
Новый комбат начал принимать у меня дела. В первую очередь его возмутило мое имя-отчество, как это, Моисей Исаакович, а не Михаил Иванович, например.
Потом он потребовал показать ему блиндаж комбата. И когда он узнал, что у меня нет отдельного блиндажа и что я сплю вместе со вторым расчетом в ровиках возле орудия, – его изумлению не было предела.
Его реакция на услышанное была следующей: «Подрываешь дисциплину и авторитет офицера! Ничего, я наведу у вас порядок!..»
Собрал новый комбат личный состав батареи и хорошо поставленным командным голосом предупредил, что не потерпит никаких нарушений воинских порядков и уставов. В тот же день бойцы батареи стали строить этому комбату огромный блиндаж с отдельными отсеками для ординарца и телефониста.
И зажил этот комбат барином, поражая всех своим высокомерием, неразумной требовательностью. У орудий он почти не появлялся…
К солдатам относился свысока, с подчеркнутым пренебрежением.
Все его придирки облекались в строго уставную форму. Бойцы начали роптать: «Что за надзирателя к нам прислали…» Ненависть и черная злоба по отношению к комбату копились в сердцах солдат батареи.
На передовой стояло затишье. Вдруг комбат отлучился и вернулся на батарею с женщиной! Привез на передовую деревенскую девушку 19 лет, которая уже успела ему родить в тылу ребенка! Познакомился с ней в госпитале, где она работала санитаркой. Это же надо додуматься, привезти гражданского человека на передний край. А потом этот комбат вообще «съехал с катушек».
Приревновал одного из командиров расчетов к своей даме и ночью, выбрав момент, когда у пушки никого не было, незаметно запихал в ствол орудия дерна.
Пушку должно было разнести при первом же выстреле, а весь расчет убить или покалечить. И меня заодно отправить на тот свет или в штрафную…
Хорошо, что ребята заметили, как комбат крутился на огневой.
Мы быстро прочистили ствол. Вскоре с НП комбата поступила команда: «Ориентир такой-то, немецкий наблюдательный пункт на дереве. Открыть огонь!» Этот подлец и хладнокровный убийца хотел понаблюдать, как весь расчет вместе с орудием взлетит на небо.
Мы выстрелили четыре снаряда, три из них попали точно в цель.
Комбат пришел на огневую и сквозь зубы процедил: «Ты, Дорман, оказывается, у нас хитрец. Но со мной тягаться – молод еще, кишка тонка. Ничего, доберусь я до вас, от меня никто не уйдет!..» И вот с таким дерьмом пришлось воевать рядом.
Командир дивизиона Кузнецов знал все, что творится у нас, вероятно, у него был «штатный стукач» на нашей батарее.
Зная о назревающем на батарее конфликте, Кузнецов перевел меня командовать взводом управления вместо убитого КВУ.
Много чего еще «неординарного» натворил этот комбат.
А потом началось общее наступление, и тут произошло следующее событие.
Осенью сорок четвертого года, уже в Восточной Словакии, бойцы батареи пристрелили по-тихому этого комбата во время артобстрела.
Довел он ребят до «белого каления».
Объявили, что погиб от осколка вражеского снаряда.
Замполит произнес пламенную речь над могилой павшего смертью храбрых капитана. Командир дивизиона был в курсе, что там произошло на самом деле и кто стрелял (как, впрочем, знали и многие артиллеристы), но, слава Богу, виду не подавал.
После гибели комбата мне приказали вернуться на батарею и снова принять ее под командование.
Потом приехали на разборки представители из СМЕРШа дивизии.
Нарыть они ничего не смогли. Сидели в штабе дивизиона и вытаскивали свидетелей на допрос.
Мы находились на передовой, в низине, и немцы, из каменного фольварка расстреливали нас из пулеметов.
По телефону из штаба требовали срочно прислать свидетелей.
Ребята ползли в тыл под плотным немецким пулеметным огнем. Один из них, который мог в принципе «расколоться» на допросе, получил по дороге в штаб ранение в ногу и сразу был направлен в санбат.
На батарее все облегченно вздохнули… И такое бывало на фронте…
Несколько слов надо сказать о командире дивизиона майоре Кузнецове. За глаза его называли по-свойски, но с уважением, просто – Федя, был он одной из самых противоречивых человеческих натур, которые мне пришлось встретить на протяжении всей жизни. Смесь достоинств и недостатков.
Майор Кузнецов был кадровым военным, родом из Горьковской области.
В 1943 году ему было лет тридцать пять от роду.
Дивизионом он командовал с 1942 года и был в нем «бог и царь», окруженный денщиками, холуями и ППЖ.
И вроде человек справедливый, толковый, решительный, но самодур. Вспыльчивый, но не злопамятный.
За всю войну я не помню, чтобы он кого-то «упек» в штрафную роту, хотя мог это сделать много раз. Большой любитель выпить, бабник и охальник, знаток матерного языка, он был любим солдатами.
Если бы не пил – был бы идеальный командир.
Отчаянно смелый по пьянке, он в конце войны очень захотел выжить, при себе держал военфельдшера и стал постоянно подставлять других под пули… Вместо войны «заболел трофейной лихорадкой» и на этой ниве заметно преуспел.
За наградами особо не гонялся, имел четыре ордена, включая орден Красного Знамени, хотя мог при желании навесить себе на грудь еще несколько.
Федя был в хороших отношениях с начальником штаба артиллерии дивизии.
Любил действовать самостоятельно, а не подчиняться пехотным начальникам. Поэтому когда нас придавали пехоте, он бывал недоволен и раздражен: «Опять эти обалдуи из штаба артиллерии отдают нас для «поддержки штанов!»
Любил покрасоваться на людях. Не раз случалось, под обстрелом, когда мы с ходу разворачивались на самом «передке», под носом у противника, его громогласные команды и изощренная хмельная брань далеко разносилась, так сказать, над полем брани. Возможно, и до немцев долетало: «Смотри, пехота, как истребители воюют! Не прячьтесь по кустам! В штаны напустили! В душу! В бога! Мать-перемать!» И гнал свой «виллис» вперед до упора, а мы, само собой, летели за ним.
Конечно, часто «залетали», и многие ни за что сложили свои головы.
Часто, слишком часто…
В Карпатах, уже после Ужгорода, на марше в горах, наш Федя по пьяной дурости угробил половину дивизиона. Пехотная колонна остановилась впереди нас перед поворотом дороги. Немцы держали дорогу под плотным огнем, и все, кто отважился выскочить за поворот, были сметены немецким артогнем.
Перед нами была пробка из подбитых машин.
Кузнецов обложил пехоту по матушке и крикнул: «Сачки! Мы вам покажем, как воюют гвардейцы!» Дал приказ продолжить движение вперед.
