Виктор Баранов - Мы из СМЕРШа. «Смерть шпионам!»
Городские власти начали выдавать новые паспорта; одновременно с этим появились объявления о наборе рабочей силы для заготовки леса в Приуралье. Анджей понимал, что при получении нового паспорта возникнут трудности в милиции, поэтому зачастил на своих костылях на рынок к одному белорусу-рабочему, а им выдавали документы в первую очередь. Отдал свои добротные сапоги и получил паспорт на имя Адамчука Ефрема Кузьмича. Теперь он документально был защищен белорусским именем и рабочим происхождением. Новые власти, надрываясь, кричали, что в Польше были угнетаемы нацменьшинства, и особенно белорусы. Это белорусское происхождение пригодится ему потом, для проникновения к партизанам. Анджей даже не стал переклеивать фотокарточку и отпустил небольшую, крестьянскую бородку и усы, как у прежнего владельца паспорта, приобрел домотканую свитку, треух и в этом наряде ходил днем, неузнаваемый даже своими знакомыми. Еще осенью он решил совершенствовать свой немецкий и английский, чтобы пробраться в Латвию, поступить матросом на корабль, а затем присоединиться к воюющим против немцев. Но события опередили его намерения.
Летом 1940 года немцы разгромили Францию, а на Яблочный Спас, когда приходят теплые звездные ночи, русские, по договоренности с Гитлером, заняли Прибалтику, а немцы при этом отхватили лакомый кусок – литовский порт Мемель.
План Анджея – пробраться в Англию и воевать против немцев – рухнул в одночасье! Он был разочарован, но не утратил способности быть осторожным и осмотрительным. Это вошло в привычку: видеть, наблюдать, выискивать подозрительное в поведении окружающих его лиц, в обстановке, не выставляться напоказ. Тот случай в трамвае, когда агенты НКВД чуть не схватили его, научил многому.
Его компаньон – Иосиф Загурский – целыми вечерами читал французские газеты «Le Mond» и «Figaro», привезенные им еще в мирное время из Варшавы, где он бывал на собраниях Союза отставных чиновников по министерству юстиции. И на день юбилея – двадцатилетия «Ржечи Посполитой» – в 1938 году был приглашен на торжественный прием в президентский дворец как ветеран судейской мантии. Как все быстро прошло в жизни: гимназия в Варшаве, студенчество в Петербурге, убийство царя-освободителя, судейское кресло в Белостоке, потом в Гродно, где встретил старость. Детей у него не было, единственный племянник где-то обретался в Берлине, женатый на немке. И теперь он почитывал старые газеты, разбирал тексты великого Нострадамуса, вспоминал планы генерала-президента о создании новой унии литовско-польского государства «от можа до можа»[24]. Судья был уверен, что англо-саксы разобьют немцев, и ожидал, что Америка вот-вот вступит в войну. Он посоветовал Анджею заняться языками, и тот по вечерам зубрил грамматику, делая переводы с немецкого из Библии, оставленной в доме племянником судьи.
Шел день за днем. В городе по-прежнему с утра стояла очередь за хлебом, им торговали только до обеда. Другого продовольствия в национализированных магазинах не было, и только рынок был единственным источником пропитания; но крестьяне неохотно брали новые советские деньги и предпочитали обмен на вещи – они исчезли с приходом Советов.
И снова была осень, и Рождество Христово, и ранняя весна сорок первого года. Она запомнилась обывателям огромным потоком прибывающего в окрестности города военного люда. Леса наполнились бескрайними рядами палаток, землянок, шалашей, машин. Лесная чаща не могла скрыть такого количества народа, и в ней, ранее безлюдной, теперь, как в муравейнике, шло шевеление тысяч людей.
В народе говорили о скорой войне. «С кем воевать?» – спрашивал Анджей. «Известное дело – Советы с тевтонцами», – отвечал ему старый дед. На рынке появилось много армейской обуви, одеял, белья. Самым ходовым товаром среди военных был самогон. Но здесь милиция не дремала – были ночные облавы, обыски.
Это случилось вечером, в конце мая, когда отцвела сирень и акация одела улицы в белый наряд. Анджей возвращался домой, нес в сумке две книжки на немецком языке, полученные от приятеля судьи, которого он посетил в тот вечер, как вдруг рядом раздался грозный окрик: «Стой, стрелять буду!» – и сразу же винтовочный выстрел, топот ног; мимо него промчался высокий мужчина, а за ним вдогонку двое солдат. И тут же он наткнулся на двух командиров, трусивших рысцой за солдатами. Они отпрянули от неожиданности, но один из них ловко выхватил пистолет и скомандовал Анджею: «Руки вверх!» Они обыскали его и, найдя книги и карманный словарь на немецком языке, переглянулись и повели в комендатуру. Дежурный, маленького роста, с двумя кубиками в петлицах прищурился, разглядывая книги и словарь, тут же позвонил куда-то и сообщил радостным голосом, что задержан человек с немецкими книжками. Его доставили в ту же самую гостиницу «Будапешт», где он обнаружил базу филеров. Допрашивал его ровесник с простым, добрым крестьянским лицом. Но появился еще один, в штатском, с недовольным выражением лица. По всему было видно, что это начальник первого, и допрос принял жесткий характер. Они долго заставляли признаться, что он немецкий шпион. А потом зверски били вдвоем, особенно старался ровесник с добрым крестьянским лицом. Анджей потерял сознание, потом, снова обретая и теряя его, упорно отрицал вербовку за кордоном и незаконный переход границы.
Утром он очнулся в загородной тюрьме, в тесно набитой разным народом камере. Потом долго лежал, теряя сознание от боли. Его сосед, пожилой, с седой бородой, давал ему пить – есть Анджей не мог, его пайку белобородый прятал в свою котомку. Он кашлял и мочился кровью; спина, грудь, бедра были синие, вздутые от кровоизлияния. Его сосед, наблюдая за ним, сказал: «Били насмерть. За что же они тебя так разделали?» От малого человеческого сочувствия Анджей беззвучно заплакал. Только молодость и здоровый организм дали ему возможность подняться на ноги на десятый день. Ожидая новых допросов, как во сне, он вспоминал, что ему в два голоса кричали: «Ты не белорус, ты не селянин! Посмотри на свои руки, скотина, они у тебя белые и холеные!» А он все отрицал, понимая, что если скажет адрес судьи, то будет беда. Эти побои не устрашили его, а породили злость, желание выжить и отомстить им всем! Он вспомнил задержание отца и его знакомых, охоту на подозрительных, слова пана Загурского «большевики не лучше, чем фашисты», и теперь, после этой кровавой бани, у него в мыслях было только одно: мстить, если он будет жить!
Белобородый сосед терпеливо помогал ему подняться на ноги и целыми днями рассказывал о себе, своей деревне на Новгородчине, как вернулся домой с фронта и был мобилизован в Красную Армию, по какой-то причине провинился – приговорили к расстрелу, бежал вместе с часовым и попал в отряд к Булак-Булаховичу[25].
