Виктор Баранов - Мы из СМЕРШа. «Смерть шпионам!»
Так постепенно на разыскиваемого стали поступать сведения очевидцев, невольных свидетелей по захвату партизанских, спецотрядовских разведчиков, связных, раскрытию явочных квартир. Причем многие из них рассказывали, что Лисовецкий часто сам лично участвовал при задержании и на первых допросах арестованных. Но все, что было собрано на Лисовецкого, было лишь малой толикой того, что на самом деле за ним числилось. Знай об этом Сазонов, он удвоил бы свое рвение по его розыску. Но если бы он знал, почему пан Лисовецкий стал непримиримым врагом и что его заставило выбрать такой смертельно опасный путь, тогда он, может быть, задумался над такой судьбой, но вряд ли выразил сочувствие – служба в немецкой разведке, как противотанковый ров, отделяла их друг от друга! А для того чтобы лучше это понять, нужно знать или хотя бы предполагать частную жизнь бывшего обывателя Западной Белоруссии.
Глава XII
ЗАЛОЖНИК ДВУХ СИСТЕМ
Он родился в 1919 году в Гродно. Страна уже год как была республикой, а его отец – ярый сторонник ее «незалежности», бывший адвокат – был назначен городским головою.
В 1938 году Анджей окончил с отличием фельдшерское училище и готовился после двухгодичной практики поступить на медицинский факультет Варшавского университета, но тут грянула война. Он был мобилизован и в чине прапорщика принял санчасть саперного батальона пехотной дивизии. Но сражаться с немцами не пришлось – Варшава пала, сопротивление было бесполезным. Их командир приказал разобрать продовольственные и вещевые запасы и распустил батальон. Все оружие, чтобы не сдавать немцам, было закопано. И они молча расходились по домам в осеннюю слякоть, группами и в одиночку, никому не нужные, никому и ничем не обязанные! Он с тремя рядовыми, призванными с одной улицы, двинулся домой. Уже в пути узнали, что Советы тоже выступили против Польши. Через две недели они были дома. Отец молча обнял сына, его сестра – старая тетка Розали, плакала, предчувствуя, что ожидает их впереди.
А через двадцать дней на окраине Гродно Красная Армия в бывших казармах Войска польского расположила два кавалерийских полка, и их конные разъезды по ночам патрулировали притихший город. На центральных улицах появились офицеры и солдаты в фуражках василькового цвета, с красным околышком. По ночам начались аресты. Первыми были арестованы состоятельные люди города: два директора банка – коммерческого и сельскохозяйственного, владелец двух текстильных фабрик с его управляющими и еще десяток владельцев разных магазинов. Затем были арестованы представители власти, полицейские чины и даже инспектор учебных заведений города. В число арестованных попал и отец Анджея. Его взяли на работе и под конвоем отвезли в городскую тюрьму, где уже были собраны все уважаемые люди Гродно. Напрасно Лисовецкий-младший добивался в комендатуре разъяснений о причинах ареста его отца. Его выслушали и стали успокаивать, что в тюрьме находятся не арестованные, а задержанные для проверки лояльности, что их тут же должны выпустить. Этому многие поверили и стали терпеливо ждать. Потом в городе объявили о регистрации всех бывших военных, мобилизованных до и после 1 сентября 1939 года. Регистрация проводилась в здании коммерческого училища, в актовом зале. Во дворе он увидел спешившихся кавалеристов и привязанных вдоль забора лошадей. Ему показалось подозрительным такое количество вооруженных людей во дворе. Он тут же пошел в ватер-клозет, через окно выпрыгнул в сквер двора и переулками добрался до дома, собрал все необходимые вещи в свой старый бойскаутский рюкзак и, наспех объяснив тетке, что его могут разыскивать, ушел к другу своего отца – старому холостяку Иосифу Загурскому, бывшему еще в царские времена мировым судьей. Они проговорили всю ночь. Утром узнали, что все, кто приходил на регистрацию, задержаны, и их ночью препроводили в тюрьму.
Город, подавленный силой и угрозами ареста, страдал молча. Внутренняя радиосеть молчала, телефоны не работали, газеты были закрыты. Собирались к тем, у кого были радиоприемники, слушали Москву, Берлин, Лондон, но всем было не до судьбы жителей Западной Белоруссии, а незаконно схваченных теперь эшелон за эшелоном отправляли на Восток. Рынок обезлюдел, работы не было и обыватель с ужасом думал, как он переживет эту зиму. Жить у пана Загурского стало опасно. В дом отца дважды наведывался сотрудник вновь организованной милиции, тетка объяснила, что племянник уехал в Варшаву.
Однажды, прячась от дождя, он зашел в учебный корпус своего училища. Швейцара – доброго инвалида Матюшко, уже не было. Двери открыты, в здании мертвая тишина и пыль запустения... А ведь когда-то здесь жизнь била ключом: какие бывали вечера, балы-маскарады. Не только одними скучными лекциями жило будущее племя молодых эскулапов. Как Анджею хотелось вернуть это время, не видеть наглых кавалеристов, не слышать цокающих по улицам подков, не встречать их и не прятаться от этой своры «энкавэдэшников» в коверкотовых гимнастерках с нарукавными шевронами – меч в венке, не слышать их смеха на открытой веранде единственного, оставшегося открытым в городе ресторана «Колизей». Как он их ненавидел, уверенных, затянутых в портупеи, их откормленные рожи, раболепие жителей перед ними!
Между прочим, жить теперь в богатых особняках стало опасно: белым днем, при всем честном народе сотрудники НКВД с новой милицией насильно выдворяли их обитателей и занимали особняки со своими семействами. Некоторые дома просто опечатывали со всей обстановкой и имуществом как резерв для новой орды.
Анджей тихо прошел по пустынным коридорам училища и зашел за сцену актового зала: старые, потемневшие от пыли зеркала, две маленькие грим-уборные... Вспомнил выпускной вечер тридцать восьмого года, юбилейного – Республике исполнилось двадцать лет! Он участвовал в любительском спектакле, роль была маленькой, но его игру отметили все: тонко и правдиво он сыграл старого, хромого слугу – бывшего солдата. Заглянув в шкаф, он нашел там парики, накладные бороды, усы и, вспомнив о своем положении, беглеца от нынешних властей, положил в рюкзак реквизит любительского театра и ушел навсегда, закрыв за собой дверь.
Бывший судья был житейски мудрым человеком. Он с горечью поведал, что тевтонцы – вечные враги славянства: всю жизнь они поучали своих соседей, как нужно жить и работать. А теперь, когда у них такая «войскова» машина, они силой покорят всех славян, и окаянным Советам нечего надеяться на добрый мир с ними! «Сейчас колбасники возомнили о себе – растерзали нас, как злобный пес котенка, и теперь возьмутся за других! Гитлер как велосипедист – он должен крутить педали, если остановится – упадет!» Не миловал пан Загурский и Советы, называя их разбойниками с большой дороги; вспомнил их неудавшийся поход на Варшаву в двадцатом году: «Такого в истории Европы давно уже не было. Налетели, как гунны, убивали, грабили, унижали, как могли, простых обывателей. Особенно казаки – эти презирали всех, кто не на коне. Они храбрые, когда их много и перед ними слабый, но когда им дали по зубам где-то под Львовом, они бежали, бросая обозы с награбленным, убитых и раненых». До сих пор поляки в тех местах недобрым словом вспоминают это нашествие и этого «пся крев»[23] Буденного и его конников-грабителей...
