Аркадий Кошко - Очерки уголовного мира царской России
Если бы произвести химический анализ воздуха этих помещений, то надо думать, что, наперекор законам природы, кислорода в нем не оказалось бы совсем.
Что представляли из себя обитатели этого логовища? Мне кажется, что, суммируя героев горьковского "Дна" с героями купринской "Ямы" и возведя эту компанию в куб, можно было бы получить лишь приблизительное представление об обитателях Кулаковских ночлежных квартир.
Быть может, чувствительные, но мало вдумчивые люди спросят: как могло правительство терпеть подобные очаги всевозможной заразы?
Но что же было делать. Эти ночлежки, как и дома терпимости, вызывались самой жизнью, и волей-неволей приходилось их терпеть. Без них куда девались бы непреступные, хотя бы опустившиеся люди? Ведь плата в ночлежных домах не всем была доступна; организовать же бесплатные, сколько-нибудь благоустроенные, помещения не представлялось возможным, так как, при крайней нетребовательности простого русского человека, это значило бы взять на себя заботу о квартирах чуть ли не для половины России. Да, наконец, помимо гуманитарных соображений, уничтожение Кулаковских и им подобных квартир не повело бы ни к чему. Они выпирались жизнью в силу сложных социальных условий, и уничтожение этих скученных центров имело бы непосредственным последствием лишь распыление их по всей территории города, что только бы затруднило общий надзор за ними.
Наше появление вызывало сильное смятение. Впрочем, опытный взор и в этом смятении мог бы усмотреть известную последовательность и закономерность. Добрая половина жильцов оставалась сравнительно спокойной, лениво потягивалась на нарах и встречала нас возгласами вроде: "Ишь, сволочи, опять притащились! Не дают покоя честным людям!" У этих "флегматиков" можно было бы и не спрашивать документов - они были, конечно, в исправности.
Не то делалось с другой половиной ночлежников! Они в ужасе рассыпались по помещению, забивались за печки, прятались под нары, лезли чуть ли не в щели.
За хозяйской перегородкой очищали место, и мы приступали к опросу и поверке каждого. Жутью веяло от этих людей, давно потерявших образ и подобие Божие: в лохмотьях, опухшие от пьянства, в синяках и ранах от недавних драк, все эти бывшие, а иногда даже и титулованные люди внушали ужас, жалость и отвращение.
Впрочем, бывали случаи, когда среди этих бывших чиновников, офицеров, актеров, докторов и публицистов вдруг проявлялись проблески давно замерших переживаний человеческих, и больно и смешно было подмечать эти переживания, столь не гармонирующие со звериным обликом их носителей. Эта группа бывших интеллигентов производила наиболее тягостное впечатление.
- Где постоянно живешь? - спрашиваешь босяка.
И вдруг эта карикатурная личность, став в позу, тоном провинциального трагика заявляет с пафосом:
- Уж пятый год, как отчий дом я променял на это пышное палаццо! - при этом соответствующий жест в сторону нары.
- Твой паспорт? - спрашиваешь старую полупьяную проститутку.
- А вот мой паспорт! - и женщина делает невероятно циничный жест. -
- Как звать? - говорит пристав какому-то типу с чрезвычайно гордой осанкой, но без штанов.
- А вы кто такой?
- Ну, ладно, кто такой! Не видишь? Пристав!
Фигура без штанов презрительно шипит:
- Пф-ф-ф! Пристав?! Я иначе как с начальником и разговаривать не стану.
Вдруг из-за занавески высовывается голова, затем протягивается рука, и заплетающийся язык произносит:
- Аркадий Францевич, будьте великодушны, одолжите двугривенный, до завтра, parole d'honneur! Ну что вам стоит?! А выпить - во-о как хочется!
Иногда пороешься в кармане и протянешь рублевку. Словно не рука, а обезьянья лапа вырвет у тебя бумажку или монету, а за пологом уже слышится лирический восторг:
- Господи Ты Боже мой!!! Какое, какое благородство!...
Там, в глубине комнаты, какая-то пьяная-распьяная женщина, очевидно, из бывших шансонеток, пытается кокетливо шевелить лохмотьями, заменяющими ей юбку, и, игриво подмигивая, испитым сиплым голосом поет: "Смотрите здесь, смотрите там!" При этом оголяет уродливые, отекшие ноги. А перед тобой в это время мелькают и "коты", и "хипесники", и шулера, и просто жулики.
Дышать нечем, в висках стучит, а на душе тошно, и плохо отдаешь себе отчет в том, где ты и что с тобой. Где сон - где явь?!
Разбив это людское стадо на чистых и нечистых, т. е. на людей с неопределенными документами и на тех, у кого документы либо не в порядке, либо отсутствуют вовсе, я первых оставлял в покое, вторых отправлял в полицейские участки, причем для разбивки по участкам приходилось руководствоваться довольно своеобразным признаком: чем меньше следов одежды имелось на человеке, тем в более близкий участок он направлялся, так как сострадание и чувство стыдливости не позволяли подвергать людей без штанов прогулке через весь город, да еще при двадцатиградусном иногда морозе.
Приведенные в участки поились в 6 часов утра горячим чаем, каждому выдавался фунт хлеба и кусок сахару. На следующий же день им распределялось тюремное белье, обувь и одежда, и, согретые, одетые и накормленные, люди препровождались в сыскную полицию, где мы и приступали к выяснению личности каждого.
Для этого у нас имелись и антропометрические приспособления, и дактилоскопические регистраторы, и целый фотографический кабинет с архивом.
Но о том, как производилась эта операция опознания - я расскажу как-нибудь в другой раз.
Если прибавить к этому, что при сыскной полиции имелись и собственный парикмахер, и собственный гример, и обширнейший гардероб всевозможнейшего форменного, штатского и дамского платья, то читатель получит, быть может, хотя бы некоторое понятие и представление о серьезном техническом оборудовании розыскного аппарата времен Империи.
Предпраздничные облавы дали прекрасные результаты, и помнится мне, что на четвертый год моего пребывания в Москве была Пасха, не ознаменовавшаяся ни одной крупной кражей. Рекорд был побит, и я был доволен!...
"Спириты"
- Что это за порядки, г. начальник? В столице, так сказать, в центре Империи и образованности, - и вдруг бьют морду за собственные деньги, да еще говорят: ты гордись, пострадал, мол, за науку!
- Что такое? - спросил я раздраженно. - Кто это вам в центре образованности бьет морду?
- Положим, можно сказать, - лицо высокопоставленное, сам фельдмаршал Суворов, но - а все-таки?!
"Какая тоска! - подумал я. - Сумасшедший..." И, ласково обратясь к нему, промолвил: - Вы не волнуйтесь, голубчик, успокойтесь и расскажите толком, в чем дело.
